И затем хлынул поток музыки, самой чистой и нежной, самой мягкой и упоительной, какую только кто угодно в том обществе слыхал за всю жизнь. Гул, человеческий голос и дуновение смешались в нем и двинулись по комнатам, словно вихрь волшебного ветра. Голос и звук становились громче, вихрь – быстрее, пока гостям не показалось, что волшебный вихрь танцует по всему дому. Он был то здесь, то там. То летел туда, то налетал оттуда. То утихал, то пробегал по полу кру́гом. Затем вихрь музыки взвился под стропила и стремглав ринулся оттуда так, что людям показалось, будто они различают в нем шорох птичьих крыльев. Потом они услыхали, будто сквозь музыку пробиваются вздохи и плач, а вскоре плач уж рассыпался смехом. Затем им послышалось, как в музыке звенит что-то похожее на детский голос, а после голос другого дитяти отвечал ему, и оба они, перекликаясь, отвечали музыке. Потом возвысился третий голос, похожий на голос молодой женщины, и никто из собравшихся доселе не слыхивал столь чистого, звучного и приятного человеческого голоса. А скоро еще один голос вторил ему, и как ни звучен был первый, второй пел еще приятней и звучнее. И так, перекликаясь друг с другом, они отвечали музыке – ясно и чисто. Следом же будто отворилась еще одна дверь, и музыка наполнилась большой силой. Движение ее ускорилось, и возросший напор наполнил нежностью голоса. Они поднимались друг над другом и тонули друг в друге. Вот они кружатся друг вокруг друга, вот взмывают от пола, вот они под крышей. Вот они в этом углу, вот в том, а вот уже совсем в другом. И вот уже беспокойство стало пробегать среди гостей, и начали озираться они, не зовет ли их кто.
Затем музыка зазвучала с новой силой, будто открыли вторую дверь, еще больше первой. Сильнее, громче и шире становился звук музыки. Он повернулся, закрутился, прокатился по полу, по стенам и под крышей всего дома. Порой он был похож на рев, порой на дикий крик, порой на громкое рыдание, а порой на душераздирающий плач, какой способен был выдавить вздох даже из камня. А потом в нем снова слышались смех и веселье, восторг и радость – такие, будто могли мертвых поднять из могил. Голоса женщин и детей перекликались и пробивались сквозь самый громкий рев, самый горький плач и самый веселый смех, а затем вновь то тут, то там раздавался долгий, протяжный дикий вопль, от которого кровь стыла в жилах у всех, до кого долетал он.
Тут люди услышали, как слились и ринулись вместе, подобно звуку моря, вой и крик, вопль, плач и смех, детские голоса и женские. Они возвращались друг к другу, вертелись вокруг и теснили друг друга. Один под другим, один над другим и один в другом. То в одном месте, то в другом, то в третьем. Они были всюду одновременно, и людям уже начало казаться, что эта сумятица проникла прямо к ним в уши! А после в музыке послышался звук, подобный раскату грома. Он двинулся по полу, рыча и нарастая, то сжимаясь, то расширяясь. Он пронизал основание дома, дерево стульев и людские кости, колебля их и сотрясая. Он делался все сильней и сильней, пока не вобрал в себя всю музыку и все прочие голоса и не погнал их в водовороте по дому. Тогда гром стал еще тяжелее, сильней и беспощадней, пробирая и сотрясая дерево и кости, покуда все, кто там был, не ощутили трепет у себя в сердце и звон в голове.