– Быть может, Патрик, – сказал Микиль, – он и сам знает, что ему вовсе незачем их бояться. Быть может, у него среди них друзья, и там ему нечего опасаться.
– Может, и так, – молвил Большой Тинкер, – только я бы лучше сам отдал Богу душу, чем позволил себе связаться с ними или им со мною. Вчера настала такая минута, когда начались гром и грохот, и тогда, честно тебе говорю, нигде я так не хотел оказаться, как в своем дому. Глянул я на лицо музыканта и чуть было не подумал, что это вовсе не он. Глаза у него сияли каким-то светом, и лицо, и рот, – так, что можно было подумать, будто он смотрел на них – и узнавал их!
– Быть может, и это тоже, – сказал Микиль.
– Может, и так, – согласился Патрик. – Одно только верно: Шон Чудной этот – для меня слишком чудной.
После свадьбы Сайв и Кормака сыграли еще две свадьбы. Сыграли свадьбу Девы с Крепкого Холма и брата Норы с Плотинки, а после – свадьбу самой Норы с одним из людей короля. Тот повстречал ее на ярмарочном поле в день, когда раздавали лошадей. У него дом был в городе, рядом с тем, где собирались жить Кормак и Сайв. Едва приехав домой, он испросил себе разрешение уйти на месяц – и получил его. Приехал, женился на Норе и забрал ее с собой. Тот ее брат, что был неженат, отправился с ними, рассчитывая получить место в войске короля. Так Плотинка досталась со всем, что там было, Деве и ее мужу.
Когда все сладилось, сделалась тишь да гладь. С того самого дня, случись вам проходить мимо дома Шенны, вы бы услыхали, как обычно, лишь стук молоточков, мерное сопение мужчин да скрип продеваемой вощеной нити. А еще услыхали бы тяжелое глубокое дыхание самого Шенны за усердной работой. Но никто не помнил, когда в последний раз слышал от него про «беды и муки ведьме ворсистой».
Микиля вы бы там тоже не увидели. Он жил при доме Диармада Седого, содержал лавку, продавал кожу, получал за нее деньги и стал – по его собственному мнению – человеком солидным, заслуживающим доверия. Могло показаться, что он бы ничуть не удивился, если б его попросили дать поручительство за половину прихода.
По мере того, как шло время, люди стали замечать перемены, какие случились в характере, рассудке и привычках Шенны. Любой и прежде всегда замечал, что Шенна – человек особенный, с особенным характером и особенным разумением. Все признавали, что, как бы ты ни был близок к Шенне, тебе никогда не представится возможности узнать, что творится у него в голове. Но люди чувствовали или полагали, будто чувствуют, что в последнее время это уже не прежний Шенна. Никогда у него не было в обычае говорить лишнего, но с недавних пор он и вовсе едва говорил с кем бы то ни было. Когда же к нему обращались, то в ответ из него удавалось вытащить очень немного, однако то, что доносилось, было речью тихой и спокойной.