- Ты… - я помедлил, прежде чем продолжить, - ты когда-нибудь… видела ее?
Адрианна долго не отвечала. Ее руки в перчатках сжались, потом медленно расслабились, словно она сознательно приказала пальцам разжаться. Ее плечи содрогнулись.
- В снах, - сказала она наконец. – Так часто… Видеть ее – это прекрасно, но потом так ужасно осознавать, что это не по-настоящему… Я благословляю эти сны, и проклинаю их. Ты это имеешь в виду?
Она пристально смотрела на меня, явно надеясь, что я – ради моего же блага – отвечу утвердительно.
Но я зашел слишком далеко, чтобы лгать. Слишком много произошло со мной, чтобы я пытался найти утешение в легкой лжи.
- Нет, - ответил я. – Ты видела ее… наяву?
- Нет, - быстро сказала она, и глубоко вздохнула. – А ты видел Элиану?
Я не ответил, глядя в огромные темные глазницы черепа.
- Больше, чем один раз? – спросила Вейсс.
- Да, - произнес я, едва шевеля губами.
- Где?
- В Мальвейле.
- А в городе?
- Нет. Только в доме. Только ночью.
- Как ты думаешь, что же это действительно… ? – спросила она.
- Я не знаю.
- Это не может быть Элиана.
Я вздохнул, не желая признавать эту вероятность. Еще вчера я согласился бы с ней. Но не сегодня. Объяснения, к которым я пытался прибегнуть, больше не подходили.
- Ты прошел через многое.
Даже этих слов было достаточно, чтобы воспоминания о Клоструме снова пробудились к жизни. В последние несколько дней они словно дремали, отодвинутые в сторону переживаниями, вызванными появлением Элианы. Я заставил себя не забывать, что нахожусь в соборе. Нельзя было позволить ужасам прошлого захватить меня здесь.
- Это не то, что ты думаешь. Это не порождение моего разума.
- Ты уверен?
Да. Нет.
- Ты поговоришь с Кальвеном?
- Да.
Казалось, мой ответ удовлетворил ее. Она больше ничего не сказала, лишь успокаивающе слегка сжала мое плечо, давая мне понять, что я не один.
Кардинал взошел на свою кафедру и началась служба. Стаи серво-черепов летали по собору, извергая из своих открытых челюстей облака фимиама. Я с благодарностью вдыхал его аромат. Началось пение гимнов, и я с энтузиазмом присоединился. Я пел о нашем смирении перед властью Императора, и о полном повиновении Имперскому Кредо. Я осуждал грех свободомыслия. Я приветствовал уничтожение еретиков. Я не слышал свой голос. Когда я произносил слова гимна, казалось, словно целый огромный хор прихожан пел моими устами. Я был частью целого, одним из тысяч прихожан в соборе, которые пели, мыслили и повиновались как один человек. В этом я нашел утешение. Мои глаза наполнились слезами, и я вверил свою душу в железные объятия Императора. Здесь не было места сомнениям. Здесь нечего было бояться, кроме греха неповиновения, который мог навлечь праведный гнев на грешника.