Граф смотрит на меня с легкой улыбкой. Мол, я знал, что ты вернешься. Потом подходит к раненому.
– Надо же, Грен, а я уже думал, что больше тебя не увижу.
– Я тоже на это надеялся, ваша светлость, – хрипит тот, пытаясь рассмеяться. Выходит не очень.
– Что же привело тебя в столицу? Да еще так скоро?
– Это уже не имеет значения. Я умираю.
– Кто тебе это сказал?
– По-вашему, я не могу понять это сам? Ну так спросите вашего лекаря.
– Кравер?
– Да, ваша светлость. Это правда. До утра он не дотянет.
– Ладно, Грен, если ты ничего больше не хочешь мне сказать, то я, пожалуй…
– Подождите!
От этого вопля закладывает уши. Аж выгнуло его, когда понял, что граф может и уйти, ничего от него не услышав.
– Слушаю, – Урмарен, не успевший даже отвернуться, снова делает шаг к этому почти мертвецу.
– Я расскажу. Расскажу, все, что знаю. Если мою семью не тронут. Только… пусть он, – его рука указывает на меня, потом бессильно падает, – уйдет. Пусть…
– Понятно. Хорошо. Таннер, извините, вам придется нас покинуть. Бертес, проводи его… в мой кабинет.
Проходя мимо застывшего у двери Меченого, говорю:
– Можно тебя на два слова?
– Какие два слова?
– Ты веришь в сказки?
– Это четыре слова.
– Неважно. Суть ты должен понять.
Я успеваю увидеть в его глазах проблеск понимания, прежде чем дверь закрывается.
– Ладно, Бертес, пошли.
Темноволосый здоровяк, высокий и широкоплечий, как Киртан, но с лица вылитый его напарник, смотрит на меня изучающе – видимо, пытается понять, что за птицу принесло в столицу, – молча кивает и идет к лестнице.
Мы поднимаемся, пока Ксивен опускается на дно могилы, которую сам себе выкопал, собираясь прихватить с собой как можно больше народу.
Посмотрим, получится ли у меня помешать ему в этом.
Зачем мне это надо? Затем, что я тоже в этом списке. Пусть он и не назовет Урмарену мое имя.
Только не наломай дров, Таннер. Если ты сейчас просто вывалишь на графа все, что видел, слышал и вычислил, то, скорее всего, тебя запрут куда подальше, если вовсе не ликвидируют. Благодарность графа имеет свои пределы, особенно если ему сказать, что ты должен убить императора.
Но как предотвратить это убийство? Я не могу сказать графу ни о Гремуре, ни о герцоге Сентерском, ни о замке. Потому что тогда придется как-то объяснить, почему я не превратился в такого же, как Ксивен. И даже если я не признаюсь сам, до этого додумаются граф и Мерген. После этого я смогу забыть о том, чтобы меня оставили в покое хоть когда-нибудь.
И как быть?
А если вести себя так, словно на моем месте то, что хотел из меня сделать Гремур? С небольшой поправкой на то, что я буду это изображать, а не воплощать. Чтобы заговорщики проскочили ту точку, в которой можно безболезненно перейти на другие рельсы или и вовсе сдать назад. Граф потом будет мне лишний раз благодарен – в его положении упреждающий удар вряд ли возможен, не настолько он могуществен, даже при вагонах улик и свидетельских показаний. Отвертятся или отделаются кровью столь малой, что и не чихнут, но отомстят обязательно. Нет, надо дать заговорщикам поднять меч и только тогда бить. Но крайне необходимо – для страховки, прежде всего, – чтобы граф считал, что Ксивен лжет, точнее, говорит то, что ему внушили. Но как укрепить его в этой мысли? Именно укрепить – вряд ли он поверил предателю… безоговорочно. Так, а что я буду говорить графу? Допустим, я встретил Ксивена в той треклятой подворотне. О предыдущей встрече у особняка маркизы и тем более – о случившемся в замке – умолчу. Например, я его просто заметил на улице, пытаясь найти дом барона – охрана вполне могла меня видеть и даже запомнить. Заметил случайно, пошел за ним, а он… встретился с кем-то из людей герцога. Причем с гербом на одежде, или, скажем, этот человек пообещал что-то передать «его высочеству». Ну, а потом я попытался его задержать, и вот, мол, чем все кончилось. Авось, сработает. По крайней мере, люди графа будут аккуратнее при проведении арестов.