ФОТОГРАФИЯ В МУЗЕЕ
В высоком мраморном вестибюле Музея Революции бесшумно двигались группы пионеров, одетых в парадную форму. Белые мраморные колонны, сверкающий, как лед, паркет, широкие светлые лестницы и переходы — вся эта непривычная, торжественная обстановка угомонила ребят, настроила необычно серьезно.
В небольшом лекционном зале быстро установилась тишина.
— Собрание отряда красных следопытов считаю открытым, — торжественно объявил Вася Коржиков. — На повестке один вопрос: отчет «Особого звена». В президиум предлагаю…
И вот за длинный, покрытый красным бархатом стол президиума стали пробираться Генька, Оля и Витя. Оба мальчика были красные, неповоротливые: торжественная обстановка явно смущала, связывала их. Они бочком прошли между рядами и сели в президиуме на самые кончики стульев во втором ряду, стараясь укрыться за спиной Васи Коржикова. Только Оля держалась как ни в чем не бывало и невозмутимо уселась в самой середине стола.
Рядом с нею устроился сухощавый старик с большим хрящеватым носом и кустистыми бровями.
— Сын Рокотова… Сын… — зашептались в зале.
Слева от старика села его дочь, Настя, а по другую руку — Николай Филимонович. Вдруг в зал вошел еще старик, маленький, с темно-бурым, словно кирпичом натертым лицом.
— Кто это? Кто? — заерзали пионеры.
— Старый большевик, друг Рокотова, — важно объявила толстая всезнающая девочка в огромных очках.
Это и в самом деле был Илья Леонтьевич Ефимов. Шел он очень медленно: передвинет одну ногу, неторопливо приставит другую, отдохнет, — еще шажок — опять отдых. Его вела, осторожно придерживая под локоть, молодая, но почему-то седая женщина в черном платье — сотрудница музея. Илья Леонтьевич опирался на толстую палку с костяным набалдашником. Особенно трудно было ему забраться на сцену, но он все же преодолел ступеньки и сел за стол президиума.
— Сейчас выступит пионерка «Особого звена» Оля Гармаш, — объявил Вася Коржиков.
— Почему Оля, а не Генька? Он же звеньевой, — зашептались ребята.
Это в самом деле казалось непонятным. Но так решило «Особое звено». Позавчера Генька, Витя и Оля долго обсуждали: кому выступать?
— Только не я, — заявил Генька. — Обязательно собьюсь.
Сколько Витя и Оля ни уговаривали его, Генька твердо стоял на своем. Витя тоже выступать не мог.
— Растянет на три часа, — махнул рукой Генька. — Между его двумя словами запросто можно еще четыре вставить!
Значит, докладывать оставалось Оле.
…И вот сейчас она впервые в жизни стояла на настоящей трибуне, коричневой деревянной трибуне с полочкой для бумаг и лампочкой, скрытой от зрителей.