Я осторожно кладу ключ на столешницу. Сомнений в том, что она все прочитала, не осталось. Как и вопроса, поняла ли она, о ком я писала.
– Сколько ты прочитала, прежде чем поняла?
– Прежде, чем поняла, что речь идет о тебе и Петере?
Я киваю.
– Я догадалась, когда прочитала о… шраме.
Меня тянет прижать руку к животу, кончики пальцев так и чешутся, и я борюсь с этой старой привычкой. Больше мне нечего скрывать. Правда вышла наружу. Я сама ее выпустила.
– Только ты мне сказала, что это следы операции по удалению аппендицита. Думаю, выдумка про колючую проволоку со мной бы не прошла.
Наверное, нет. Мы с сестрой были в курсе всех происшествий в детстве, всех шишек, ссадин и синяков. В детстве мы были очень близки.
– Томас, – вспоминает она, – твой первый парень. Я плохо его помню. Видела его только пару раз.
Я переминаюсь с ноги на ногу. Мне неловко от упоминания его имени.
– Мы собирались жить вместе, – говорю я.
Сестра медленно качает головой.
– Я и не подозревала, что у вас все было так серьезно. Я думала, это только подростковая влюбленность и что это пройдет.
Сестра много лет жила за границей, переезжала с места на место. Неудивительно, что она мало помнит подробности личной жизни младшей сестры в тот период. Но настало время просветить ее на этот счет.
– Мы начали встречаться еще подростками, но на момент разрыва мне был двадцать один год.
В глазах сестры мелькает понимание. Она молчит какое-то время, потом задает вопрос:
– То, что мама мне рассказала, об анорексии. Как она связана с этими событиями?
Я опираюсь на столешницу.
– Я перестала есть, когда узнала, что Томас мне изменяет. Это произошло неосознанно. У меня просто не было аппетита. Я сильно исхудала, но это не было анорексией. После всего, что случилось… что я сделала, что хотела сделать… мне было ужасно стыдно. Я взяла с мамы слово, заставила ее поклясться, что она никому не расскажет. Она могла говорить все что угодно, но только не правду.
Сестра повернулась к окну. Может, мы думаем об одном и том же. О тайне, которую сохранила мама. О том, о чем она предпочла умолчать.
Сестра не удерживается от вопроса:
– Ты не хотела, чтобы она рассказывала мне, твоей сестре?
– Особенно тебе.
Интересно, ненавидит ли она меня теперь. Она тоже отвернется от меня сейчас, когда я наконец ей доверилась?
– Ты же видишь, что эта история сделала с папой, – добавляю я.
Она спрашивает, что я имею в виду. Я объясняю, что наши с отцом отношения кардинально изменились в тот вечер, когда они с матерью вернулись домой раньше запланированного и обнаружили меня в прихожей в полубезумном состоянии. Сперва он, конечно, сочувствовал мне, пытался помочь. Но когда мне стало получше, отстранился и не мог смотреть мне в глаза. Чувствовал ли он страх или отвращение ко мне, я не знаю. Как и не знаю, были ли они вызваны тем, что я сделала с собой, или тем, что собиралась сделать с Томасом. Знаю только, что постепенно мы все больше и больше отдалялись друг от друга.