– Ты одинок, – ответила Балайна, – ты чужой в этом мире. И ты не срубил ни одного живого дерева.
Я не стал говорить, что моей заслуги в том не было. Хуже того, поначалу даже подбивал Агнету слегка побраконьерствовать, свалить втихую без разрешения пару сосен – никто, дескать, и не заметит в таком большом лесу, сколько же можно возиться с хворостом и сухостоем… Затем перестал подбивать, узнав, что лес большой, но охраняется тщательно, следят за сохранностью королевской древесины не только лесники, но и сами крестьяне. За каждый обнаруженный свежий пень, не имевший метки королевского форстмана, штраф налагался на ближайшую деревню или хутор, и не маленький.
Помолчав, Балайна добавила:
– А еще в тебе… не знаю, мне трудно понять… в тебе есть что-то от моего народа, совсем чуть-чуть, капельку…
Ого… Неужели почувствовала, что я десять лет провел в браке с наядой?
…Мы шагали по берегу ручейка, густо заросшему кустарником. Ходить по лесу в компании дриады одно удовольствие: колючие ветви сами расступались, открывая нам путь, – и тотчас же смыкались за спиной.
Балайна объяснила, что окружен такими преградами ручей не зря (в отличие от других здешних ручьев с относительно доступными берегами). Вода в нем особая, особенно у истока, до того, как с ней смешиваются воды других, обычных ключей и родников. Дескать, если бы я вволю напился воды без примесей, – мог бы продрыхнуть несколько веков и проснуться с чистой, как у младенца, памятью. Таких родников в мире лишь семь, причем воды четырех из них на поверхность не пробиваются, впадают в подземную реку Лету.
Даже хлебнув сильно разведенного суперснотворного, я умудрился проспать двое суток. И спал бы еще, если бы она, Балайна, меня не разбудила.
* * *
Я верил ей (ну с чего бы дриаде лгать впервые встреченному человеку?) – и одновременно не верил.
Сорок с лишним лет моей жизни – всего лишь сон?
Согласен, время в наших снах течет иначе, чем в реальности, сорок лет без труда уложатся в двое суток. Но как я умудрился во сне выучить шведский язык и не забыть по пробуждении? Сам его придумал? (Причем даже не современный мне шведский двадцать первого века, – архаичный провинциальный диалект, наверняка известный в мое время лишь лингвистам, специализирующимся на Скандинавии). Я помнил сейчас многие книги, что хранились в библиотеке моего особняка на Фонтанке – мог описать, как они выглядели, какие были внутри гравюры, о чем рассказывалось в текстах, а в двадцать первом веке даже не подозревал о существовании этих книг. Я мог бы без запинки перечислить имена и фамилии всех ротных командиров в полку, которым командовал десять лет, а порывшись в памяти, смог вспомнить и половину взводных. И прочее, и прочее… Не бывает таких детализированных снов, не смешите ктулху ради…