Оказалось, однако, что я ошибся — звонил будильник. Открыв глаза, я увидел, как за окном встает заря.
В.: Благодарим тебя за интересные и поучительные воспоминания и искренне сожалеем, что все эти события в действительности не имели места. Фабула твоего рассказа построена на песке и рассыпается от прикосновения перста — перста Хроноса, если комиссии по расследованию, по роду своей деятельности обязанной придерживаться строго языка фактов, позволительно в данном случае употребить метафору. Как видишь, и мы заразились твоей поэтической вольностью. Изложение событий в твоем рассказе, а главное, сведение их в один день, не выдерживает самой поверхностной критики. Сартр посетил Израиль приблизительно за год до Шестидневной войны, а эмбарго де Голля на поставки вертолетов и другого военного снаряжения явилось ответом на операцию Армии Обороны Израиля в Ливане и имело место спустя полтора года после этой войны. Твой рассказ не более чем притча. Но в нем ясно проступают мотивы твоего поведения, и твоя попытка ослепить глаз, наблюдающий за тобой в замочную скважину, глаз обезьяны, как ты утверждаешь, получает некое объяснение. Во всяком случае, теперь нам ясно, откуда у тебя возникла эта идея. Ну и, кроме того, ты ответил на наш вопрос: с Сартром ты не встречался. Очевидно также, что никогда в жизни ты не встречался и с Солженицыным. Был ли ты вообще знаком когда-либо с каким-нибудь иностранным писателем?
О.: Да, с Леей Гольдберг.
В.: Лея Гольдберг не иностранная писательница.
О.: Я знаю, но когда я познакомился с ней, она только что вернулась из-за границы. Дело в том, что я отправил ей рукопись моего первого рассказа, а спустя несколько недель звонил в дверь ее квартиры по улице Арнон, 15, в Тель-Авиве. Мне открыла невысокая старушка с седыми волосами и приветливым лицом. В те времена женщины за шестьдесят выглядели, как старушки, и волосы их были белы. Она уже знала, кто я, и объяснила, что Лею можно найти в кафе неподалеку от их дома. Не могу почему-то вспомнить ни названия кафе, ни того места, где оно находилось. Во всяком случае, это было одно из самых обыкновенных тель-авивских кафе тех дней. Большая часть столиков стояла прямо на тротуаре, и возле одного из них сидела женщина и вязала. Перед ней лежал клубок зеленой шерсти. Она сидела очень прямо, у нее была узкая спина и низкая талия, и вся она была обращена ввысь, словно в следующее мгновение собиралась взлететь со стула. Пальцы ее играли спицами, но глаза не участвовали в вязании, и взгляд казался потухшим. Вытянутое лицо с правильными и по-мужски тяжелыми чертами напоминало картины Модильяни. Хотя я видел ее первый раз в жизни, но тотчас догадался, что передо мной Лея Гольдберг. Я приблизился к столику и почтительно представился.