Что касается пункта „б“ данного расследования, рассматривающего степень защищенности общества от навязываемых ему обследуемым идей, то тут мы можем с удовлетворением отметить: непроницаемость общества в отношении изложенной теории является идеальной.
Считаем уместным отметить, что рассматриваемый случай совершенно справедливо отнесен к „проекту Ницше“, поскольку он представляет собой типичный пример душевного надрыва, обусловленного непроходимой пропастью между навязчивым желанием больного быть услышанным и категорическим отказом общества внять его „вести“.
Прежде чем перейти к пункту „в“ данного расследования, то есть представить рекомендации торможения и ликвидации патологического процесса, комиссия считает целесообразным прояснить следующие моменты:
а) в чем причина исключительной невосприимчивости общества к выдвинутой теории?
б) почему обследуемый решил преподнести свои идеи в столь странной форме — форме художественной литературы?
в) почему душевный срыв, выразившийся в агрессивном поведении обследуемого, произошел именно нынешней ночью?
Комиссия полагает, что общество отказывается внять идее обследуемого в силу следующих причин:
1. Разумное существо из плоти и крови не согласно рассматривать себя лишь как ступень на пути достижения некой высшей фазы творения.
2. Теория дрожжей в тесте, фермента, ускоряющего процесс творения, скомпрометировала себя как шовинистическая наравне с идеей избранничества и является исключительно непопулярной в данном поколении,
3. Облачение философских взглядов в форму художественного произведения вышло из моды. Современная художественная литература занимается описанием душевной борьбы, страданий, поисков и метаний отдельного человека, индивидуума, личности. Попытка сделать судьбу творений человеческого духа или разума предметом художественной литературы обречена на провал. Теория относительности Эйнштейна не может стать таким же литературным персонажем, как Раскольников Достоевского. Вряд ли можно осуждать общество за то, что оно сопротивляется подобному извращению понятия искусства.
Почему же все-таки обследуемый избрал столь неподходящую форму для подачи своих идей? Ответ на этот вопрос, по-видимому, следует искать в психическом складе данной личности. Болезненная застенчивость и неуверенность в собственной убедительности не позволили обследуемому сформулировать выдвинутую им теорию в выражениях простых и ясных. Точно так же в беседе с членами комиссии он всячески старался утаить свою мысль, скрыть ее в метафорах и аллегориях, увильнуть от четких определений, избежать однозначных ответов. Дескать, ежели желаете, вот вам нечто новое в философии, достойное внимания и изучения, а не желаете — что ж, ведь это не более чем бесхитростный рассказ случайного свидетеля происшествия, который, как выражается один из любимейших его поэтов, не осмелится нарушить покоя мироздания, во всяком случае, откровенно — Who am I to disturb the universe?