Я положил ручку, скинул туфли и в сладком ощущении таинственности происходящего приблизился к шкафу. Достал пистолет, вытянул руку, приставил дуло к замочной скважине и мгновенно спустил курок. Раздался выстрел и вслед за ним — стон. Не вопль, не крик, не вой, а только стон. Я сунул пистолет в карман, где еще оставался песок, повернулся на голых пятках на сто восемьдесят градусов и, опершись спиной о стену, перевел дух.
Свет настольной лампы усилился десятикратно и был направлен теперь прямо мне в глаза. Я был ослеплен, голова у меня кружилась. Кто-то — я не мог видеть, кто — придвинул мне стул. Я опустился на него. Закрыл лицо руками, чтобы заслониться от этого ужасного света, но тот же неизвестный отнял мои руки от лица — не то чтобы грубо, скорее даже осторожно, но решительно — и сложил их у меня за спиной. Я выпрямился, не открывая глаз. Свет лампы усилился настолько, что без труда проникал сквозь веки в зрачки и оттуда в черепную коробку. Уж лучше было открыть глаза. Открыв их, я увидел, что источник света вовсе не настольная лампа, а яркий электрический фонарик в руке неизвестного.
Этот неизвестный и с ним еще двое или трое — лиц я не видел, потому что позади фонаря все было погружено во тьму, — расположились за моим столом.
Достаточно ли там было в действительности места для трех или четырех человек?
По-видимому, да. Во всяком случае, эти трое или четверо принялись задавать мне вопросы — один за другим.
Вопрос: Тебе известно, что происходит сейчас в твоей комнате?
Ответ: Это не моя комната.
В.: Уточняю: известно ли тебе, что происходит в данный момент в этом помещении, где ты проводишь свой отпуск?
О.: Да, расследование.
В.: Случалось ли тебе когда-либо находиться в таком же положении, как теперь?
О.: Случалось. Много лет назад.
В.: Когда? Ты можешь назвать дату?
О.: Точную дату — нет. Это было осенью тридцать седьмого года. Мое заявление разбиралось приемной комиссией подпольной Национальной военной организации «Эцель». Тогда я тоже был лишен возможности видеть лица тех, кто меня допрашивал, поскольку они оставались в темноте, позади лампы, слепящий свет которой был направлен мне в глаза.
В.: Что тебе сказали тогда?
О.: Говорил по преимуществу один, и он сказал так: «Отныне и впредь ты обязан в величайшей тайне хранить все, что увидишь и услышишь здесь. Малейшее разглашение, болтовня, даже случайная обмолвка будут рассматриваться как предательство». У него был знакомый голос. Со временем я признал в нем кассира, работавшего у того же подрядчика, что и я, — в те дни я был строительным рабочим.