Еще умел Иван ловко играть в шахматы — равных тут ему не было, даже всех иностранных гостей и послов обставлял. Проигрывал он единственному игроку — государю. И поступал разумно: государь не любил шибко умных.
И еще всех обошел Иван в делах амурных. Законы женских теремов суровы. Не то что поцеловать — зреть лицо девицы или женщины из чужого дома — дело невероятное, но сокольничий, поди, знал секрет. Говорили, что сама царица Анна, теперь по воле государя уже скромная черница Дарья, не устояла против его ласк. Да и то: грех сладок, а человек падок.
Из-за этого самого притягновения к блудному греху и начались у Ивана неприятности. Был у него старинный знакомец, тоже большой любитель шахматной игры, Дмитрий Хвостов. Сей муж некогда состоял стольником у государя. Но за годами, а более того, по причине немощей уже третий год находился не у дел.
Развлекаясь игрою и часто бывая в доме Хвостова на Покровке, Иван несколько раз ненароком столкнулся с его дочерью Василисой. Волоокая, с нежным румянцем на ланитах, с русой косой в оглоблю толщиной — ах, неотразима!
Красота эта наповал и с первого раза сразила Ивана. Через комнатную девку Фроську послал Иван Василисе богатое жемчужное ожерелье, а затем и толстый золотой браслет. То и другое отвергнуто не было, но принято с благодарностью.
Иван уговорил Василису открыть ночью окошко, что на высоком втором этаже женской половины не было зарешечено.
Случилось это в первый раз в престольный праздник Зачатия Иоанна Предтечи, что в конце сентября.
Осмелев, молодые начали встречаться чуть не каждую ночь.
Блаженство это вечно продолжаться не могло. Старый Хвостов то ли сам догадался, то ли кто из людишек ему донес, но однажды, перед самым Филипповым постом, он застукал шалунов во время преступления.
Блудники как были в чем матери их родили, пали на колени, молили прощения. Хвостов отходил их по спинам подвернувшимся под руку поленом, но людишек на помощь благоразумно звать не стал.
Решил он дело тихо спустить, втай.
Тяжело отдышавшись, Хвостов молвил:
— Так-то, сокольничий, ты дружбу нашу понимал? За что позором покрыл мои седины?
— Прости…
— «Прости»! Полно языком шлепать! От твоего плюсканья славы мне не прибудет. Ведь ты, сокольничий, уже женат. А куда я свою девку опозоренную дену? — Повернулся к Василисе: — Чести своей, дура, сохранить не умела! — И, снова закипая гневом, топнул сапогом. — Беда моя велика, да и тебя, сокольничий, не пожалею. Государю правду на тебя открою. Справедливость в нем не истлела, взыщет он с тебя, Иван, ой как взыщет!