— Сладкая, ишь ты! Знай: государь милостив. Чем тебя наградить?
Сонька выкатила агатовые глазищи, влазчивым голоском прошептала:
— Хочу, государь-батюшка, подарок — Наташки Корягиной сережки с лалами!
Государь вытянул губы:
— Да ты, дева, зело умом скудна, совсем дура! Я так мыслил, что просить деревеньку будешь, зане родитель твой вельми обнищал. Ну, будь по-твоему!
В опочивальню был призван виночерпий Корягин. Освежившись мальвазией, государь приказал:
— Скажи моей дочке посаженой, а твоей супружнице Наталье, что хочу оказать ей честь и взять на память сережки, что в ушах ее.
Сонька злорадно улыбалась. Виночерпий все понял, полоснул девицу ненавидящим взглядом.
В одиннадцать часов пополудни за стенами Кремля раздались погребальные звуки бубен и труб. Медленно, со скрипом растворились Спасские ворота. Первым выехал на белом коне государь. Голову его украшал шлем с золотой насечкой, у пояса болталась сабля, а правая рука судорожно сжимала копье. На узких плечах свободно висел парчовый кафтан.
За Иоанном Васильевичем потянулась страшная процессия. Изможденные, увечные люди в рваной, окровавленной одежде с трудом тащились к месту казни.
Посреди площади возвышались восемнадцать широких виселиц. Под шестью громадными котлами весело трещал огонь. Наступала последняя сцена трагедии, которую устроил государь едино ради собственной потехи.
Опричники ударами бердышей подгоняли несчастных. Среди них москвичи узнавали любимцев царя — князя Вяземского, Висковатого, Басманова и других, еще недавно бывших во власти и силе.
Грозный усмехнулся, обнажив желтые порченые зубы:
— Ну, боярин-стольник Висковатый! Сделай, друг любезный, почин.
В толпе зевак зашушукались:
— Ой, давно ли ближайшим к государю был Висковатый-то! Государь казнит его за ослушание. Он свою дочку, коей шестнадцать годков, в блудный гарем царский не дал.
Народ говорил истинную правду.
Стольника подвесили за ноги, облили голову кипятком. Дикий вопль метнулся над площадью. Царь, весьма довольный, осклабился:
— Еще горяченького! Плесни, не жалей! Во, яко с угря копченого, кожа со стольника полезла.
Оглянулся, зорким оком заметил стоявшего поодаль виночерпия Корягина. Ласково поманил:
— Ты, князь, чего морду воротишь? Стольника жалко? Я ведь знаю, что ты с ним хороводился, дружбу водил. — Вдруг вспомнил: — Привез сережки? Давай… — протянул узкую сухую ладонь.
Корягин упал на колени:
— Государь, Наталье мать перед кончиною сережки передала, приказала как семейную святыню беречь. Наталья клятву принесла нерушимую, что будет хранить пуще собственного глаза. Возьми все мое состояние. Оставь серьги. Ведь пойдут они непотребной девке Соньке Воронцовой.