Когда номер тебе больше не нужен, ты платишь какую-то сумму за его использование, говоришь портье: «Спасибо, сэр» и, поскольку с делами в этом городе покончено, спокойно этот номер оставляешь. Разве кто-то сожалеет о покинутом гостиничном номере? Разве тот, у кого есть настоящий дом, захотел бы в этом номере остаться? Разве кому-то придет в голову лишний раз оглянуться — с любовью или с отвращением — на тот гостиничный номер, из которого он выезжает? С любовью или с отвращением ты можешь относиться только к той жизни, которую в нем вел. Но не к самой комнате. Однако воспоминание о ней у тебя остается, и ты берешь его с собой. Нет, о нет — вовсе не для того, чтобы вспоминать это помещение. Вспоминать ты будешь то время и то место, потому что занимался там важными делами или обрел интересное приключение. Разве может человек испытывать по отношению к гостиничному номеру какие-то чувства? А если и может, то они будут примерно теми же, какие сам этот номер испытывает к своему постояльцу.
Именно так и было со мной, о Всемогущий, Всемилостивейший Отец мой — она оставила меня, как ставший ненужным гостиничный номер; точнее, она меня и не оставляла, потому что ее никогда не было рядом со мной.
Ты ведь помнишь, должно быть, как и из чего мы созданы? Так позволь рассказать тебе о маленьких грудках юных девочек. Я сразу прошу прощения за неуместность темы (не так ли?) и за собственную неуравновешенность, ибо меня тянет к ним в самое неподходящее время и в самых неподходящих местах, а также за дурной тон, поскольку мое пристрастие распространяется и на некоторых членов моего семейства. Но вот стоит ли мне извиняться за любовь к незнакомым девушкам?
Ведь тут есть и Твоя вина, Господи. Как, почему Ты позволил такому случиться? Как допустил, чтобы я, едва оторвавшись от созерцания Твоего полуобнаженного тела, тут же предпочел впиться глазами в эти юные, едва расцветшие тела? Их груди подобны бутонам цветов. Или набухшим почкам на молодых побегах деревьев. А сами девочки так скромны и нежны — впрочем, Ты и сам это знаешь. И до чего же они стесняются этих своих скромных маленьких бутонов, сопротивляющихся любому прикосновению, пружинящих, как резиновые мячики! А вот груди их агрессивны. Они сами бросают мне вызов, подзадоривают, предлагают попробовать до них дотронуться. Нет, девочки меня ничуть не стесняются, как Ты мог бы предположить. Они прямо-таки липнут ко мне! Да, Господи, именно липнут. Хрупкие, узкогрудые, с талией, которую можно двумя пальцами обхватить. Боже, а сам-то Ты их когда-нибудь видел? Видел ли Ты их по-настоящему? Ведь, увидев их по-настоящему, невозможно их не полюбить! И Ты, их создавший, наверняка считал, что очаровательна уже сама идея подобной юной девственности, но реальное воплощение этой идеи оказалось в тысячу крат очаровательней! И я не сумел, как Ты, должно быть, помнишь, удержать вдали от них свои руки, свои губы. Они такие сладкие, хотя и с легким оттенком горечи, как недозрелые ягоды земляники. Девочки протягивают тебе эти ягоды на ладошке, покрытой чуть солоноватым потом быстротечных, скачущих, ускользающих дней и часов.