Любовь к ним — прикосновение, вкус, ощущение их тел — это не просто порожденный роскошью порок, не просто человеческий грех. Они были для меня предназначены! Они были тем, что нужно сделать вместо. Вместо обожествления папы, вместо духовного сана, вместо любви к Вельме. И я решил, что без любви к ним я обойтись не могу. И в церковь я больше не ходил. Тут уж я, по крайней мере, точно не слукавил. А чем же я занялся? Сказал людям, что знаю о Тебе все, что мне передались все Твои силы. Это была не то чтобы абсолютная ложь, но все-таки очень большая ложь. И, признаюсь, мне никогда не следовало, нет, не следовало брать с людей деньги за неплохо мною изложенную, хорошо оформленную и, возможно, даже попавшую в цель ложь. Но следует учесть, что я просто ненавидел себя за это. Ни на мгновение в душе моей не проснулась любовь ни к деньгам, ни к созданной мною лжи.
И еще следует учесть то, что я рассказывал Тебе о той женщине, которая оставила меня, как ненужный гостиничный номер.
И еще то, что когда-то на родном острове зелеными полуденными часами я был абсолютно счастлив.
Нельзя также не учитывать и того, какими полными надежды глазами эти девочки смотрели на меня, бессознательно выставив вперед свои маленькие груди, тоже исполненные надежды.
А еще, пожалуйста, прими к сведению, что мне просто необходимо было совершать какое-то маленькое комфортабельное зло, которое помешало бы мне понять то, что понимать было просто невыносимо.
И не забудь: деньги я всегда ненавидел и презирал.
А теперь, учитывая все это, подумай и ответь мне — нет, не по справедливости, не по каким-то моим заслугам, а в соответствии с тем милосердием, которое Ты все еще способен даровать мне: как мог Ты, Господь Всемогущий, так надолго оставить в одиночестве и без всякой защиты ту чернокожую девчушку, что пришла сегодня ко мне полубезумная, но все же сумевшая отыскать путь к моему порогу? Как Ты мог? Я оплакиваю Тебя, Господи. А плачу я потому, что теперь Твою работу придется делать мне.
А Ты знаешь, зачем она приходила? За голубыми глазами! «Мне нужны новые голубые глаза», — так и сказала, словно новые туфли хочет купить. «Мне, пожалуйста, пару вон тех новеньких голубых глаз». Она, должно быть, давно уже просила Тебя дать ей эти голубые глаза, но Ты ей так и не ответил. (Привычка, мог бы сказать ей я, давняя привычка, один-единственный раз нарушенная ради Иова, а больше никогда.) И тогда она пришла за новыми глазами ко мне. И протянула мне одну из моих рекламных листовок. (Листовка прилагается.) Между прочим, там я подписался своим настоящим полным именем: Мика-Мика Элихью Уиткомб. Но на самом деле все зовут меня Церковь Мыльная Голова. Я уже и припомнить не могу, как и почему получил это прозвище. А почему, кстати, одно имя придает человеку больший вес, чем другое? Значит, имя — это нечто вполне реальное? А человек — всего лишь то, что о нем говорит его имя? Не потому ли на самый простой и дружелюбный вопрос: «Как имя твое?», заданный тебе Моисеем, Ты отвечать не хотел, а сказал лишь: «Я тот, кто я есть». И вылупил удивленно глаза, как моряк Попай