Ох уж это рытье в тетушкиных вещах, это обсуждение оставленного ею «состояния»! Мрачный, раздраженный, Чолли разжигал в себе ненависть к Дарлин. Но ему ни разу даже в голову не пришло направить свою ненависть на белых охотников. Нет, испытай он к ним подобное чувство, и сразу же почувствовал бы себя жалким, ничтожным червяком. Ведь это были взрослые белые мужчины с ружьями! А он был беспомощный чернокожий мальчишка. Хотя его подсознание знало то, о чем сознание даже не догадывалось, — ненависть к тем белым попросту сожрала бы его, сожгла бы ему душу, как кусок мягкого угля, оставив лишь хлопья сажи да дымок в виде вопросительного знака. Со временем Чолли предстояло открыть в себе эту ненависть к белым — но не сейчас. Ибо сейчас он испытывал лишь абсолютное бессилие, а вот в более поздние годы его ненависть сумела найти куда более приятный выход. Пока что вся его ненависть обрушилась на Дарлин, из-за которой и возникла эта чудовищная ситуация, которая стала свидетельницей его полного провала, его полного бессилия; которую он оказался не в состоянии защитить, укрыть от яркого, как сияние луны, света карманного фонарика, от этого противного «хи-хи-хи». Он вспоминал, как мокрая, так и не завязанная, лента Дарлин шлепала ее по лицу, когда они под дождем молча шли назад. Отвращение к себе и ненависть к ней терзали ему душу, заставляя дрожать всем телом. А поговорить было абсолютно не с кем. Старый Дубок в последнее время был постоянно пьян и мало что соображал. И потом, Чолли совсем не был уверен, что решился бы доверить старику свои сомнения. Чтобы рассказать все Дубку, именовавшему себя «убийцей женщин», Чолли наверняка пришлось бы немного приврать. Ему казалось, что быть просто одиноким намного лучше, чем неожиданно остаться одному.
В тот день, когда был назначен отъезд дяди О.В., и все было уже упаковано, и откипели все жаркие споры из-за того, кому что достанется, превратившись в нечто вроде липкой подливки из сока жаркого, Чолли сидел на заднем крыльце и ждал. Вдруг его осенило: а ведь Дарлин запросто может оказаться беременной! Это была абсолютно иррациональная, дикая, невесть откуда взявшаяся мысль, но Чолли тем не менее охватил страх. И он решил немедленно бежать.
Да, думал он, я должен немедленно это сделать, и совершенно не важно, что сегодня дядя собирается увезти меня к себе. Во-первых, расстояния между здешними городками настолько малы, что преодолеть их ничего не стоит; во-вторых, дядя ему не понравился — почему-то Чолли ему не доверял, — и в третьих, мать Дарлин в случае чего сможет запросто его отыскать в дядином доме, а дядя наверняка с удовольствием отдаст его на растерзание. Чолли прекрасно понимал, как это нехорошо — бросить беременную девчонку и сбежать. И тут же вдруг вспомнил — как ни странно, с сочувствием, — что его отец именно так в свое время и поступил. Что ж, теперь он его понимал. И ему пришла в голову вторая «гениальная» мысль: он непременно должен найти отца. Отец-то уж точно его поймет. Чолли помнил, что, по словам тетушки Джимми, отец вроде бы уехал в Мэйкен. И Чолли, имея в голове мыслей не больше, чем у только что вылупившегося цыпленка, решительно шагнул с крыльца.