— Это из газет видно. Так что?
— Как «что»? Ничего не понимаешь! Слушай еще: «Все чаще сообщения: перебив офицеров, часть предалась красным». Непонятно? «Союзники грозятся отозвать свои войска… Описывать здешний развал бумаги не хватит. Однако ясно: здесь ставка бита», — и, особенно выделяя каждое слово, мать прочла: — «Надобно нам немедля уезжать во Владивосток и далее, в Америку ли, Францию ли — будет видно». — Мать прихлопнула письмо кулаком, будто печать приложила.
Виктория тихо, чтоб не дать себе сорваться, спросила:
— А какое отношение мы имеем к Нектарию? Почему он решает, что нам «надобно»?
Мать огорченно и покорно опустила голову:
— Он — мужчина.
— Так что? К нам-то какое он имеет отношение?
Мать сосредоточенно собирала крошки на скатерти:
— Он любит меня.
— Ну и что?
— Заботится. Некому же обо мне… о нас позаботиться!
— Не нуждаюсь я в его заботе.
— Не нуждаешься? — Мать скрестила руки на груди, прищурилась. — А чей хлеб ешь?
— Как?.. То есть… мы живем не на твое жалованье?
Лицо матери порозовело:
— Дурочка! Жалованье-то мне платит кто?
— Ты его зарабатываешь. Ты прекрасная артистка. Публика идет ради тебя…
— Конечно. Знаю. Но понимаешь… — мать вздохнула. — Ты ведь уже взрослая, Витка, ты должна понять, — и дружески, будто советуясь, сказала: — Невозможно в такое время женщине быть одной… одинокой.
— У многих мужья в армии… в России. Почему ты…
— Но ведь я-то… — Голос матери дрогнул: — Я — вдова…
Виктория вскочила:
— Не смей! Папа жив. Я знаю.
— Что знаешь? — крикнула мать со слезами и тоже вскочила. — Я в военном министерстве сама — там очень любезные люди! — сама все, решительно все перевернула! Нигде, ни в одном списке отца нет!
— Ничего не значит!
— Значит! Значит, до Омска даже не доехал. На какой-нибудь мерзкой станции от тифа умер… — она вытирала слезы рукавом халата.
Виктория смотрела на нее, решала, сказать или нет? «Если она расскажет Нектарию, а он… Отцу — все равно, а я-то ведь могу еще пригодиться».
— Сколько ночей о нем проплакала… Не хотела тебя волновать…
Нет, не расскажет она Нектарию.
— Мама, — подошла, села на ручку кресла, обняла мать, — папа жив, я знаю. Ты прости — мы не могли тогда тебе сказать: он не поехал в Омск. Он ушел в Россию — в Красную Армию. Он не мог стать под знамя Жанена против народа…
Глаза матери все расширялись, она оттолкнула Викторию, замахала руками, будто отгоняя страшное видение:
— Нет! Нет! Не может быть! Нет, нет, нет…
— Правда же! Хочешь, принесу папино письмо с дороги?
— Нет, нет, нет! — И зашептала, прижав руки к побелевшему лицу: — Сожги! Нас расстреляют. Сожги его.