Опять разговор пошел будто сначала, бестолково, скачками с одного на другое. Мать плакала, злилась, походя бросала страшные, циничные слова, просила прощения, ласкалась, но ничего не слушала, ускользала от вопросов, от решения. В шестом часу утра она сказала жалобно:
— Ой, не могу — засыпаю. Иди, дочура, иди… еще поговорим после. — И шепотом: — Только про отца никому ни словечка.
Как была в халате, Виктория легла, укрылась пледом. — Не расскажет она Нектарию. — Дрожь усталости долго не отпускала, разламывалась голова. — О чем говорили столько часов? О большевиках и Колчаке. Об отце и Нектарии. О любви. О чистоте. О таланте и карьере. Любила она когда-нибудь отца? Сейчас… почти ненавидит. Он всегда мешал ее карьере. Работе. Ведь оперетта — ее работа. Нет, Нектария она не любит, но держится за него, ни на что не глядя. Он источник всех радостей: ролей, положения, обеспеченной жизни… Как отвоевать ее? Он умный, хитрый и любит сильно. Ей дороже всего оперетта. А потом, наверное, — я… Как ты нужен мне, папа. «У меня останешься только ты…» Неужели? Нет. Так нельзя. «Распутица ночная». Нельзя так. Пойду к Анне Тарасовне. Гожусь так гожусь, а нет — так… что? За что ухватиться… Спать. Спать.
…Дружинин смотрит. Как насмешливо… Удрать. Ноги? Где ноги? Растаяли ноги… «Разберемся в мышцах нижней конечности, коллега». Три группы… Передняя… Ничего не повторила! Медиальная… Винегрет… Распутица. Абдуктор халлюцис. Винегрет. Почему голубое лицо? Не уйти. Где ноги? Нельзя так насмешливо… Почему Нектарий? Почему такой стук? Не открыть глаза — орбикулярис окули… парс пальпе… Серега вихрастый в очках.
— …Спите, как зимний медведь! Извините — дверь не заперта — стучал, стучал, дернул… Вы почему одетая?..
Виктория, сидя, растирала ноги, старалась попасть ими в шлепанцы. Сережа отдернул портьеру, от света заломило глаза.
— Собирайтесь, одевайтесь, синьора. — Он выразительно помахал учебником анатомии.
Она все растирала ноги:
— Занемели совсем.
— А вы шевелитесь, топайте крепче. Я буду смотреть в окно.
Она заковыляла к умывальнику:
— Ночь не спала почти.
Сережа, будто крыльями, взмахнул длинными руками:
— Позор! Из-за какого-то белогвардейца!
— Не надо.
— Все надежды рухнули, поймите! Вы предали, богиня анатомии. Я из кожи вылез, Наташа помогала, объясняла. Но товарищи жмутся: у Вяземской как-то яснее. Петух сам не свой ходит — вы же его гордость. Даже Великий Учитель осведомился мимоходом: почему не видно Вяземской?
Сережа присочинил для ободрения. Но в самом-то деле могла помочь готовиться. Если можешь, то должна, — говорила тетя Мариша. Чем киснуть на кладбище, где уж никому ничего… Наташа помогала, объясняла — разве ей легче?