— А бывает — человек никому не нужен?
— Вопрос премудро-философический. Но ежели не трепамши: захочешь быть нужным — будешь! Кипит, Убавить огня?
— Выпьете со мной кофе? Заварю покрепче. Наверное, в наказание за предательство, провалюсь.
— Боюсь, что не провалитесь, богиня. Не волнуйтесь.
— А я, по-моему, не волнуюсь.
Немного кружилась голова, и вздрагивало сердце. Но она действительно была спокойна.
Шли не торопясь. Все плыло мимо, будто за окном поезда. Солнце грело, из дворов тянуло застоявшимся ночным холодком. Рынок бурлил, а на улицах еще было малолюдно. Легко молчалось. Уже в университетском саду Виктория сказала:
— Мама хочет бежать от большевиков за границу.
Сережа ответил не сразу:
— Да-а. Говорят, среди купечества покрупнее уже начался драп нах остен. И кое-какая мля из интеллигентов тянется.
К Виктории это уже не относилось. После «экспроприации» и ссоры дружба стала глубже, а словечко «мля» накрепко вошло в лексикон, хотя никто не знал толком, что это значит.
Оставалось почти полчаса до экзамена. Как цирковую лошадь настраивают звуки знакомого марша, так, в перекрестном говоре, названия «массетер», «темпоралес», «обликвус интернус абдоминис» заставили Викторию подтянуться. Сразу как будто вошла в общий ритм лихорадки у дверей «чистилища», вмешивалась в споры, мгновенно отзывалась на вопросы. Но по-прежнему все плыло мимо. «Лигаменти», «фасции», «мускули» представлялись отчетливо, но не нарушали течения мыслей, далеких от анатомии. Разговор об отъезде не кончен. И с Нектарием предстоит бой. А один, без мамы, он уедет? Интересно, большевики его расстреляли бы? Конечно, враг. И опасный. И, пожалуй, не стал бы скрывать свое «кредо». «Я по моим способностям капитал нажил…» Расстреляли бы. Пусть уезжает. Но маму… Маму надо стеречь. Он ведь может и обманом. Скажет: гастроли… Надо ей спокойно (не ночью!) объяснить. Большевики же не закрывают театры.
Первая сдала Наташа, получила «весьма», сказала:
— Того же и всем желаю, — и отдельно Виктории: — Ухожу, мать неважно себя чувствует. Позвоните — погуляем, поговорим. Что-то с вами неладно, — непривычно ласково пожала обе ее руки.
Ей, конечно, больнее, но… чище.
Уже поредело перед «чистилищем». Многих Дружинин «зарезал». Сережа, конечно, принес «весьма», Руфь неожиданно схватила «удочку».
— Спутала, дура, апоневрозы и фасции. Сказал: могу пересдать…
Виктория оказалась последней. Дружинин взглянул, приподняв очки, и спросил:
— Болели?
— Нет, — и стала у топчана. И подумала: «Интересно, он собирается «драпать нах остен»? Пожалуй, нет. Нет».