Виктория растерялась. Разве можно так кричать на умирающего? Ведь сама вчера сказала: жить ему считанные дни. Оглянулась и увидела успокоенное, пожалуй чуть смущенное, лицо больного.
На Викторию она тоже могла прикрикнуть, обидно язвила, а то до слез трогала глубокой грустной нежностью. Она светилась талантом, ее чутье, человеческое и профессиональное, восхищало. С ней, фельдшерицей, в трудных случаях советовались врачи. Виктории она доверяла, объясняла скупо — думай сама! — жестко требовала. И не было дня, чтобы она не задала задачу, не заставила бы поломать голову. Виктория понимала, что попала в отличную школу, старалась ничего не упустить. Эсфирь Борисовна учила массажу, — болели пальцы, руки, плечи, спина, но даже приятной казалась эта боль. Процесс лечения, то есть борьба с болезнью, самое интересное, важное… Мокнущая экзема, гнойные раны, абсцессы иногда мучают до тошноты. Но человеческие глаза ждут. И, как было в анатомичке, едва заставишь себя прикоснуться к страшному — отвращение отступает и самая грязная, неприятная работа уже — ничего… Главное — победить, помочь до конца, хотя удается это далеко не всегда.
Каждый день было над чем потрудиться и подумать. И каждый день уносила домой пакетик бинтов, а когда накапливала их много, отправлялась на Кирпичную и брала на всякий случай костюм матери «для переделки портному».
Все шло от Эсфири Борисовны. Уже на шестой день работы она сказала:
— Будешь завтра с Осипом Ивановичем прием вести.
Осип Иванович Лагутин (его еще Татьяна Сергеевна хвалила!) — хирург, приват-доцент, работает в университетской клинике и лекции читает. И, вот уж действительно удача, он взял ее сестрой к себе в клинику, то есть теперь — госпиталь. Конечно, Эсфирь Борисовну ни за что бросать нельзя, нужно успевать. Пока в госпитале только ночные дежурства. Первые были вместе с Лагутиным, сегодня уже, можно сказать, одна. Жутковато. Где-то будет дежурный врач, но… жутковато.
В отделении сто шесть раненых. И этот генерал. Правда, он не капризный (офицерская палата хуже!), но очень больной и, вообще, на особом положении. Послеоперационных не будет сегодня — не операционный день, но тяжелых — трое солдат, один офицер и генерал этот. Почему он все разговаривает, разговаривает? Лагутин думает, что нельзя его оперировать — сердце никудышное, цирроз печени. Жалко больше его жену — славная, такая растерянная. И генерала жалко, но молоденького Гатаулина… Осип Иванович говорит, что может выжить, но вряд ли. Ранение как у Пушкина, а пока везли — сепсис. Ох, жалко, даже физически больно за него.