— Стой! Стрелять буду.
К ней шли трое, у двоих ружья. «Нечего пугаться. Никакой у меня нелегальщины — все в голове».
— У вас имеется пропуск? — Молодой офицер, светя фонариком, с любопытством оглядел ее и чемоданы.
Какой еще пропуск, хоть бы догадаться? Эх, не взяла свой из клиники. Улыбнулась кокетливо:
— А разве нельзя по этой улице ходить?
— Не по этой, а по всем улицам с девяти вечера до семи утра, — строго ответил офицер. — Осадное положение. Предъявите пропуск.
— Какой может быть пропуск, если я с поезда? — Она заговорила быстро, капризным тоном, подражая матери, и это было ей отвратительно, а что делать иначе? — Видите, стоит, гудит, просится на станцию. Проводник сказал — может, до полдня простоит. А меня американец мистер Дерк ждет, я и пошла.
— Гм… Вам все же придется пройти в контрразведку.
У нее задрожали ноги. Там вытащат всю еду, и теплое… И вообще… Села на чемоданы, сказала плачущим голосом:
— Тогда несите и меня, и чемоданы. Не могу больше, измучилась…
— Ну, знаете…
— Ничего я не знаю и не хочу знать. Носильщиков нет, вещи тяжеленные, сил нет… Еду в Шанхай к маме. Знаете артистку Вяземскую? А Бархатова Нектария Нектарьевича знаете?
— Первый рыбник, поди, — хмуро сказал один из солдат.
— Да, да! Его знакомый американец здесь Меня ждет. — Она почувствовала, что офицер сбит с толку, вытирала глаза и нос и слезливо тараторила: — Дядя — генерал Шатровский — отправил чудесно, адъютант его проводил меня, усадил, а здесь такой кошмар!..
Офицер спросил нерешительно:
— Ну, какие-нибудь документы у вас есть?
— Документы? — Сквозь слезы она засмеялась легким смехом матери: — Что-то есть. — Вынула из саквояжа сумочку, из сумочки литер и записку коменданта вокзала.
Светя фонариком, офицер читал: «…Племянницу… Княжну…» — потом посмотрел литер, и опять рассматривал записку и печать коменданта.
— Не знаю, что мне с вами делать.
Хмурый солдат зло взглянул на нее:
— Да что, ваше благородие, зря возиться. Барышня видать какая…
Офицер обрадовался:
— Вам далеко?
— Рядом… за угол…
— Иванов, донеси барышне вещи и — мигом. Мы в аптеке погреемся.
Через три минуты она сидела в жаркой чистой кухне. Тихая женщина разжигала самовар на табуретке у печки, а ее муж расспрашивал Викторию:
— Так и отпустили? Дивное дело — за свою, значит, признали? Со вчерашнего дня осадное положение. В эшелонах, что идут на фронт, полно листовок наших обнаружено. Прибывающих всех подчистую обыскивают — и поездные бригады, и пассажиров. Бумаги-то у вас хорошо выправлены. — Потом ушел из комнаты.
Неужели правда добралась? Может быть, в этой табуретке под самоваром тоже хранилище… Какой мерзкий осадок от того, что кривлялась, и этот солдат зло смотрел… Ничего. Добралась. Почему страх нападает после?