Вдруг погасло электричество в городе — уголь кончился, подвоза нет. «Свободное хождение» по улицам разрешили с шести утра до девяти вечера. Пропали в лавках свечи и керосин.
Сидеть дома с лампадкой невыносимо. Чернота на полу, в углах, огонек трепещет от дыханья, от перевернутой страницы, колышутся серые тени. Каждый далекий удар, шаги настораживают — что?.. кто?.. И слышится всякое, когда ничего и не слышно. И думается бог знает что… «Я не знаю, ты жив или…» — бог знает что!
Все свое нерабочее время проводила в Доме Свободы. Там и в клинике уже горело электричество. А когда не дежурила, то до глубокой ночи (благо пропуск есть!) не уходила домой. К ней привыкли, и она привыкла, всем улыбалась, и ей улыбались. Никого и ее самое уже не смущало, что пуховый платок и потертая белка все же выделялись среди шинелок, полушубков, кожанок. Она с одинаковой охотой выполняла все, что поручали: писала бумажку, принимала телефонограмму, передавала распоряжение. Бегала по этажам, искала товарища Федорова, или Коплиса, или Бартока: «Срочно — в Военно-революционный комитет», или: «Вас вызывают в штаб начальника гарнизона». И, как всегда, за делом все представлялось яснее, даже плохое — ощутимее и проще. И здесь она была ближе к отцу, к Станиславу Марковичу.
Все шло вперемежку: вдруг сообщение — разобран в двух местах путь на Узловую. Навстречу отступающим по тракту белым выехали представители гарнизона, целиком перешедшего к Советской власти, и от Военно-революционного комитета — Дубков. Что будет с парламентерами? Батько… Все части города в полной боевой готовности.
Прорвалось по телеграфу из Узловой: колчаковцы стягивают войска вокруг станции, чтобы остановить наступление Пятой армии по магистрали.
Наконец к вечеру облегчение: отступающие по тракту, не сопротивляясь, сложили оружие. Наутро торжественно встречали вступивший в город с тракта советский Уральский полк. Ревкомовцы, эскадрон кавалерии от гарнизона, рабочие, ребятишки провожали до казарм усталых и гордых солдат.
А она искала отца, спрашивала, ждала. На серо-коричневой бумаге вышел первый номер «Красного знамени». Как радовался бы Станислав Маркович, да еще если б смог участвовать в выпуске газеты.
Теперь тревога сосредоточилась в Узловой. Сведений не было долго. Ведь короткие нерегулярные сообщения, рискуя жизнью, передавали телеграфисты-железнодорожники.
Открылись магазины, хотя не все. Но в одних брали только «керенки», в других «николаевки». В некоторых демонстративно требовали «советские», потому что их ни у кого не было. На базаре торговали больше «на мену», кое-кто на «царевы». На «керенки» только разве круг молока из милости отдадут. «Толчаковки» давно уже не котировались. Через Ефима Карповича у Ираидиных «поставщиков» Виктория обменяла два платья, шерстяное и летнее, на кусок шпика и туесок меда фунта в три. Станислава Марковича надо будет откармливать, как Наташу. А если папа… В общем, шпик — на холод, мед — в буфет, — пусть ждут.