— А что такое механик? Их мало?
Петрусь оторвался от книжки, торопливо сказал:
— Папа, папа, расскажи, как ты немцу на сапоги плевал!
Отец легонько щелкнул его пальцем по губам.
— Русских механиков у нас почти что нет. Машины печатные получали из Германии, и при машинах механика своего фирма присылала. А немцы-механики нипочем наших русских не учили — секрет фирмы берегли. Началась война, немцы — которые уехали, которых выслали, осталось вовсе мало. Я с тринадцати лет к такому немцу в мальчишки отдан был. Хожу, хожу, гляжу на машину, как на чудо. А мой Эрнест Францевич инструмент мыть научил, протирать машину снаружи, а чуть станет разбирать ее, так всех долой. И ничем я его не мог взять. За пивом, бывало, бегаю, и пальто ему чищу, и калоши мою, и сапоги натираю, плюю для блеска, аж во рту сухо, — черт бы тебя, думаю, старого, побрал…
Петрусь дождался любимого места, залился смехом, задрав голову. Отец ласково переждал его смех.
— Ничего немец не показывал, да еще гонял от машины, если увидит, что сам к ней приглядываюсь. Три года я маялся, собрался даже уходить. Так-так. Только начал мой немец прибаливать. Припадки какие-то на сердце. Как заболеет — в типографии ералаш. И стал хозяин поговаривать, что другого механика выпишет. Эрнест Францевич мой испугался. «Зачем, говорит, другой механик? Я вашего Колью — это меня — могу превосходно выучить. Он будет мой помощник». А учил немец хорошо. Строго, дотошно, но хорошо. Сам был доволен. И — хитрый — дочку свою мне сватал, чтобы, значит, наука в семье осталась.
— Батько, — из-за спины Виктории попросил Коля, — про забастовку твою первую…
— А потом, как мама тебя в соломе прятала, как жандарму блоха в ухо вскочила…
Виктория вместе с мальчиками на лету ловила каждое слово, переглядывалась с ними, смеялась с ними.
Наконец Анна Тарасовна взяла Петруся с рук отца»
— Время спать.
Виктория подавилась воздухом, закашлялась, слезы пробились:
— А мне домой.
— Куда там, дождь на дворе, — ночуйте.
Анна Тарасовна сказала мимоходом, будто предлагала совсем обыденное, или так, из вежливости. А дождь шелестел по крыше, за окном мерцали лужи. Идти такую даль, — никто ведь не ждет. А все-таки ответила:
— Я стесню вас. Спасибо, пойду. — И стало страшно.
— На печке просторно, — сказал Дубков. — Если вам неудобно — дело другое, — и пошел стелить кровать.
— Нет, что вы… — «Что говорю? Зачем не то, что хочу? Разве станут уговаривать? Разве могут они подумать, что человек из каких-то дурацких приличий…» Виктория оглянулась. В углу мать умывала Петруся, он фыркал, смеялся, бренчал умывальник. Коля за столом смотрел книжку. «Ведь не хочу же я уходить!»