— Я от Анны Тарасовны.
— Очень приятно, — ответил мужчина и снял очки.
Она заметила, что на шее у него висит сантиметр, а в лацкане пиджака поблескивают булавки — значит, в самом деле портной.
— У них все здоровы. Баню топить будут не сегодня, а завтра.
— Очень хорошо, — сказал портной приветливо. — Больше ничего?
— Ничего.
Все длилось не больше трех минут. Она сделала все правильно. Но слишком скоро прошло, и больше никакого дела нет. Наверное, это конспиративная квартира, а такая уютная, обжитая. Почему-то представлялось все не так. Интересно, что значило «баню топить»? Но раз не объяснили — и догадываться не надо. А интересно.
На Почтовой все как вчера: то и дело плывут мимо чужие самодовольные лица, в уши лезет нерусская речь. Но почему-то не так страшно.
Как рано темнеет, и какие холодные вечера. А в Москве еще, конечно, в одних платьях. Москва… Ольга, Ольга моя, как глупо я рассуждала: «только зима пройдет». Вот и вторая на носу. Разве могла подумать? Пятый месяц ничего не известно — отрезаны. «Отрезаны» — и слово злое. Хоть бы папа с мамой вернулись. Так долго письма идут, а то и вовсе пропадают. Последнее больше недели уже… Да, накануне ареста Станислава Марковича. Почему передачу не разрешают? В городе стало спокойнее. И вечерами на улицах людно опять, и ходят не спеша, не жмутся к домам. А офицеров гораздо меньше — в Омск, говорят, направлены. Аресты как будто кончились. Раиса Николаевна уже дома живет. В университете тишь да гладь. А Станислава Марковича и Елену Бержишко не выпускают — «ведется следствие». Как хочется к Дубковым, а не велено часто ходить. Ой, как тут всегда продувает на мосту. Люблю, как пахнет вода. Даже паршивая болотная. Скоро замерзнет, побелеет все. Удачно, что близко живут мои девицы-ученицы. Милые, ничего, особенно Тася, только болтушка невозможная. Близнецы, а ничуть не похожи ни лицом, ни характером. И Люда кажется старше. Бог с ними — интеллигентные, воспитанные, а остальное… Отец тоже ничего. «Папонька, пусенька» — сладковато. Мать, видно, была хорошая… Ефим Карпович самовар принесет, ох, как чаю хочется. Да, кажется, пельмени на ужин. Готовит эта ведьма Ираида удивительно. Ольга, родные мои москвичи, как вы там?..
В комнате тепло, а не радует, — такое все… Кровать — хоть поперек ложись, комод, раскоряченный диван с креслами. Может, в «Красноярскую коммуну» сходить? Хорошо у них на Подгорной. Весело всегда. Командует в коммуне Дуся, «самый смешливый человек на земле», — говорит про нее Сережа. Крепенькая сибирячка, и зубы, конечно, как снег сибирский. Она уже на третьем курсе Высших женских. Руфу, Сережу и Гурия называет «мои детишки». А Гурию-то, наверное, около тридцати. Он кусачий, насмешливый, а поет здорово. Зачем на юридическом? Какое-то несоответствие: «Мне стан твой понравился тонкий…», а лицо кривое, носище, глаза пронзительные… Хорошо бы к ним, только далеко. И поздно. И есть хочется. Попросить ужин у Ефима Карповича.