— Простите меня за сегодняшнее, господин. Я не хотела отвергать… ваш дар.
Поднимается; какой же всё-таки высокий! Кажется, и в самом деле великан из древних сказаний, которого отчего-то не коснулось проклятие Незрячей богини.
— Эдгед, ступай.
Закрывается дверь за стражем; теперь и свет из коридора не проникает в спальню, лишь только мерцает на столе одинокая свеча.
— Это лишь урок мне. Я порою забываю, сколь нежны и мягки женские сердца; вы не сражались лицом к лицу с врагом, вы не привыкли видеть смерть. Не нужно извинений.
Кивни и уходи, кивни и уходи — нет, нельзя.
— В знак моего почтения… позвольте вручить вам мой дар.
Как же темно! Но видно, как поблескивают во мраке глаза, сколь внимательно лорд Кродор рассматривает шёлковое полотно. Наверняка снисходительно усмехнётся — для чужеземца оно вряд ли что-то значит.
— На моей земле не принято, чтобы невеста подносила дары своему будущему мужу. Что заставило тебя?
Говорить уверенно, чётко, так, чтобы не почуял дракон и капли страха:
— Это ваше имя на моём языке — и моё рядом с вашим. Такой дар любая женщина подносит тому, с кем хочет связать судьбу.
Не разглядишь даже, слушает ли он — или со скучающим видом отводит взор, не знаешь — продолжать или замолчать. Лишь слышишь краткий звук, и лишь по нему улавливаешь тень чужой улыбки, чужого смеха.
— Правильно, Шантия. Что толку противиться? Ты предназначена мне, я — тебе; а значит, так оно и будет.
— К-конечно, будет, — она зажмурилась. Как же хорошо, что в полумраке не видно лица! Наверное, щёки сейчас краснее букв на белом полотне. Тем страннее, когда потомок великанов приближается, оглаживает грубой ладонью плечо — и шепчет:
— Мы поженимся, и наши сыновья будут править и твоим, и моим королевством; твои сородичи склонятся перед истинными королями. Больше не будет войн, больше не прольётся кровь ни твоих, ни моих соплеменников. Ведь так?..
— Конечно… Конечно, так. Простите, милорд, мне пора! — Шантия вывернулась из-под широкой руки, поспешила к дверям. Не обернуться бы, не выдать на свету своего лица.
Так уж вышло, что она никогда не умела врать.