— Ты его не спасёшь, дура, понимаешь?! Мы погибнем, если останемся, погибнем, если нас заметят.
Слова понятны, даже слишком; местами — чрезмерно просты. Но почему, почему они звучат так чуждо? Не её, нет, не её жизнь — такие слова уместны для легенды, для страшной сказки с несчастливым концом, не для настоящей беды. Сон, точно такой же сон, глупый и несуразный, и так похожий на прежние кошмары…
— Очнись! — сестра не шепчет даже — шипит. — Слушай внимательно. Мы спустимся во двор. Пройдём мимо стражи. И уйдём отсюда. Как можно дальше. Поняла?!
А как это — говорить?
— Ты меня поняла?!
Теперь слышнее, ярче отдалённое эхо битвы, отдалённые крики, так уместно звучащие в бесконечном лабиринте каменных колонн и дверей. Не прислушаешься — решишь, будто то лишь отзвуки тревожных криков ночной птицы. Шантия не чувствовала собственного тела, не чувствовала самой себя: не по-настоящему, как во сне. Даже голос исчез — так же, как в тех страшных снах, где ты видишь нечто чудовищное, а из горла вырывается лишь жалкий писк.
— Ты поняла?! Да приди же в себя! Ты нас выдашь!
И сердце, до того бившееся медленнее, вдруг ускоряется, и мелькают кругом двери, пятна света, новые лестницы, тяжёлые пыльные гобелены. Кажется, ничего не меняется кругом — бежишь на месте, снова и снова возвращаешься в одни те же залы и коридоры. Без конца. Бежать. Молчать. Бежать.
— Да где же… — голос Элори срывается, и вслед за ним обрывается сердце. Она, причина испуга, стоит напротив, стискивая полными белыми руками край передника: человеческая женщина, служанка. Отвисает дёргающаяся нижняя губа — и визг, пронзительный, громче крика чайки. Шантия зажала уши — не оглохнуть бы! Но Элори не даёт и защититься от мерзкого вопля, бьёт служанку по жирным щекам — не смей, замолчи, молчи, молчи! Бежать, снова бежать, будто её и сестру связали прочной верёвкой, не разделиться, не потеряться! Отцепишься — темнота ухватит, утащит, задушит…
И снова — зал, тот самый, где накануне пировали гости, тот, где на полу ещё темнеет кровь. Совсем близко, ещё немного, только бы не услышали, только бы не заметили…
Шаги.
Гобелен, за которым пришлось спрятаться, пахнет пылью, и так хочется чихнуть, но нельзя, нельзя, зажать рот, нос, перестать дышать — не должны найти, не должны. Шантия закрыла глаза: думать о хорошем, думать о доме, о таких далёких островах и плеске волн, не о шагах, не о ставших неясными людских голосах…
— О та, что не видя, видит больше прочих, та, чья кровь — священные озёра, а жилы — реки…
Элори говорила почти неслышно — слишком громко. Увидят, заметят, перестать дышать, заставить сердце остановиться — нельзя, нельзя, увидят… Замолчи.