Потерянная дочь островов сжала руки в кулаки: нет уж, больше никаких печальных сказок. Нужно постараться — и припомнить всё, что говорила матушка. Когда-то она рассказывала, что пела песни своим детям ещё до того, как они покинули утробу; зажмурившись, Шантия попыталась пробудить в памяти слова хотя бы одной колыбельной. Но вместо воспоминаний быстро явилась злость и горечь: разве стала бы её мать петь для ребёнка, отец которого — порождённое Антаром чудовище?! Ярость искала выхода — и она стукнула себя по руке: нельзя, нельзя ненавидеть. Вдохнула сырой воздух, уже несущий дыхание будущей весны, и закрыла глаза. Не во дворе замка она вовсе, нет, а на родном берегу, отчего-то укрытом туманом. Именно там она когда-нибудь проведёт за руку своего сына или дочь, чтобы рассказать о приливах и отливах, о том, что порой штиль куда опаснее штормового ветра…
Пусть шумит ночной прибой,
Пусть гроза гремит,
Спи, мой милый, мой родной,
Мама защитит…
С каждым словом — всё громче и громче, пока невинная колыбельная не переросла в крики, не слилась с ветром, от которого снаружи гнулись и ломались деревья. Сердце колотилось часто-часто, но отнюдь не от избытка нежности и любви.
— Что, трясёшься, девочка? Не боись. Быстро пройдёт.
Пора, пора уже привыкнуть, что не бывает в замке уединённых мест: повсюду сыщется тот, кому найдётся до тебя дело. Конечно, теперь стражники нет-нет, да и поглядывали на неё без прежней злобы: одно дело — прикончить иноземку, другое дело — дитя своего правителя.
— Это ведь мой ребёнок тоже, — прошептала Шантия. — Я должна буду любить его.
— С какой стати твой-то? — Ирша склонила голову набок и прищурилась, как это умеют делать только варварские женщины — с нескрываемым презрением. — У меня вон двое сыновей было, и дочка ещё. Один мальчонка помер, второго в малолетстве в город отослали, а дочку, как девять стукнуло, замуж продали. И где тут я, а? Не было меня. Ты потерпи, и твоего заберут.
Она смотрела на взрослую женщину, чьё лицо, подобно лицам многих людей, казалось наспех высеченным из дерева — и молчала. Отчего-то сложно представить её, сильную, широкоплечую и походящую на дубовый ствол — какой? Молодой? Испуганной? Беременной?
— Я не хочу, чтобы моего ребёнка забирали, — с нажимом повторила Шантия. Ирша лишь фыркнула и сплюнула:
— Хоть бы не врала! Думаешь, будешь твердить, и поверится как-нибудь? Заберут-заберут, я тебе точно говорю. Ещё спасибо Кродору скажи: другие-то, как невест найдут, бастардам по горлу ножом — чирк! И закопают, хорошо, не собакам швырнут. И матери порой бывают… возьмут младенца, и шею ему, как курёнку — раз!