Гайдар приучил себя переступать через этот страх в разных опасных обстоятельствах. Каждый раз это требовало немалых душевных усилий, зато он получал большую внутреннюю свободу. Не нужно было бояться за себя. Можно было дерзновенней действовать и хладнокровней обдумывать любую ситуацию. И чаще всего отсутствие страха за свою жизнь приносило ему победу.
И теперь, по дороге в старый, разоренный лагерь, когда для него и товарищей наметился просвет, Аркадий Петрович вдруг остро почувствовал, как сильно хочется ему дожить до Пира Победы.
И он улыбнулся. Похоже, создать большое воинское соединение все же удастся. В лесах и селах имеются люди, мечтающие бить врага. В рощах и оврагах много брошенного оружия. Как только новое соединение возникнет, можно будет послать через линию фронта людей, чтобы установить связь с Центром.
Москва пришлет радиста, передатчик, боеприпасы, медикаменты, газеты, может быть, письма из дома. А в Москву, если связь станет регулярной, можно будет отсылать захваченные документы, особо осведомленных пленных, образцы нового трофейного оружия, больных, письма и... рукописи. Его, Гайдара, рукописи, которых и сейчас уже накопилось немало.
Очерки и рассказы за подписью «Арк. Гайдар» опять станут появляться на страницах «Комсомолки». Только вместо пометки «Действующая армия» будет — «Н-ский партизанский отряд». И если даже письма домой не дойдут, родные узнают из газеты, что он жив и здоров.
«Сегодня двадцать пятое, — подсчитывал Гайдар. — Из Прохоровского лагеря уходим вечером двадцать шестого. К первому ноября мы уже на новом месте...»
Вот примерно какие мысли занимали Аркадия Петровича.
Возможно, когда Гайдар с товарищами поднялся на рельсы, сбежал по склону насыпи и двинулся в сторону хаты Глазастого, сторожевой центр в его подсознании отчаянно засигналил: «Опасно!.. Опасно!..»
Но Аркадий Петрович в тот вечер этих сигналов не услышал...
ТУРНИР
В бывшем здании райисполкома горел свет. Двое дежурных полицаев играли дорогими старинными шахматами в поддавки. Один был худ, светловолос, лет двадцати трех. Он считался старательным и смышленым. Второй был усат, солиден. Ему перевалило за сорок. Он мечтал о спокойной жизни без нужды, любил ночные обыски и «ликвидации»: подрастали две дочери. Нужно было готовить им приданое, чтобы в это смутное время девочки сумели выбрать стоящих женихов.
Усатый понимал, что проигрывает, и норовил сжулить.
Младший следил за ним во все глаза, но тут зазвонил телефон.
— Нет пана Костенко, — ответил младший. — Он спит. Побачьте за окошко: все добрые люди уже спят. — И, зажав рукой микрофон, шепнул усатому: — Подай ему Костенко, и все.