Человек в «Мерседесе» внимательно посмотрел в его сторону и ухмыльнулся:
— А вы не похожи на гестаповцев, парни.
Из машины, кряхтя, вылез невзрачного вида господин лет сорока пяти, сутулый, приземистый, с глубокими залысинами на голове, усики подкрашены, одетый, как коммивояжер, в широкие, мятые брюки и просторный пиджак с хлястиком, и сразу надел шляпу.
— Пройдемся? — предложил он.
— Ну, что же, — согласился Франс, — давайте.
Незнакомец приказал своему товарищу остаться возле машины, и они с Хартманом медленно пошли вдоль зеленой ограды по усыпанной рыжей щебенкой дорожке.
— Говорят, в жизни всё неспроста, — сказал незнакомец. — Прошлой ночью мне снилось, что я продаю помидоры на рынке в Каннах. А ведь я терпеть не могу помидоры. И никогда не бывал в Каннах. А сегодня мне приснился петух, который пропел «Марсельезу». К чему бы это?
— Вы считаете меня французом? — с иронией спросил Хартман.
— Ни в коем случае. Для француза вы слишком серьезны. К тому же сегодняшние французы не способны драться. И это, увы, диагноз. Скорее всего вы — немец с примесью итальянской крови. Или русский — у них там всего намешано.
— Забавно.
— Да, забавно. — Он посмотрел в записку, которую сунул ему его товарищ. Это была страничка из блокнота Хартмана, переданная им Маре. — Впрочем, это не столь важно, не правда ли, какой мы национальности? Значение имеет только стойло, в которое мы рано или поздно возвращаемся.
— Или — не возвращаемся.
Незнакомец бросил на него колючий взгляд светло-серых глаз, похожих на козьи.
— Да, или не возвращаемся… Так что же мог означать мой сон, как вы думаете?
— Возможно, вас взволновали не Канны и не помидоры, а факт торговли. Жаль только, что вы не досмотрели, много ли вам удалось заработать на этом рынке? Петух помешал?
Из груди незнакомца вырвался удовлетворенный смех.
— В странном мире мы с вами живем, — сказал он, помолчав. — Правда скрыта под паранджой скептицизма. Последним политиком, которому можно верить, был Иисус Христос. Все остальные только и делали, что состязались в лукавстве, стараясь раскопать друг в друге второе дно.
— Надо понимать, Освальд Маре — ваш человек? — решительно прервал его Хартман.
— Скажем так, друг. Просто друг. Старый товарищ.
— В таком случае пространство для нашей беседы сжимается, как шагреневая кожа.
— Почему же? Судя по этому тексту, — он вернул страничку Хартману, — мы с вами хотим дотянуться до одной и той же морковки. Отчего бы не объединить усилия? Кем бы вы ни были, но в главном, очевидно, мы пока союзники… Как к вам обращаться?