Шелленберг услышал мягко обозначенную угрозу в словах «хитрого лиса», о которой с этого момента не стоило забывать. Ему не оставалось ничего иного, как согласиться:
— Конечно, Вильгельм.
— Мы редко взаимодействуем, Вальтер. Нам надо подумать об этом. По всему выходит, что мы с вами информированы несколько лучше других и можем делать более-менее трезвые прогнозы. Та самая рефлексия, о которой вы упомянули, она неизбежна при взгляде на наше будущее. Отстранен Остер. Я тоже уже не в фаворе. Есть повод задуматься о жизни.
— Для этого требуется время. Время и уединение. Ни того, ни другого у нас нет.
Где-то вдалеке послышался слабый гудок поезда. Ленивый топот копыт по заросшей лесной тропе действовал умиротворяюще на измотанные нервы обоих.
— Рано или поздно, мой друг, перед политиком, претендующим на лидерство, возникает дилемма: продолжать убирать крысиный помет или убить крысу?
— Вы говорите загадками.
— Ничуть. Мы обязаны думать о послевоенном устройстве мира, где место каждого будет зависеть от качества козырей, спрятанных в рукаве сегодня, сейчас. Безликий политический ландшафт — вот что нас ждет, когда все кончится, поскольку нынешние лидеры до дна исчерпали лимит государственного мужества. Придется юлить, изворачиваться.
— Если мы доживем.
— Ну, разумеется, — покорно согласился Канарис. — Но даже если не доживем, решение дилеммы, о которой я говорю и которая обязательно возникнет в будущем, лежит в сегодняшнем дне. Решение не означает прямое действие, Боже упаси. Но! — понимание… Понимание накапливается, как положительный заряд, чтобы однажды изменить мир. Умный лидер зорко следит за динамикой этого тихого потенциала. Глупый его не замечает и, как правило, проигрывает.
Канарис был болтлив. Шелленберг учитывал это, общаясь с ним, и всегда старался меньше говорить и больше слушать.
— И чего же, по-вашему, нам ждать? — уточнил он.
— Помяните мое слово, когда уйдут победители, их место займут бюрократы.
— Тогда будущее опять за нами, — пошутил Шелленберг. Оба рассмеялись.
Низко свисающая ветка задела берет на голове Канариса, и он сдернул его, открыв уложенные в идеальную прическу седые волосы.
— Вот что я вам скажу, Вальтер, как старому боевому товарищу, несмотря на то что вы так молоды, — с характерным прононсом произнес Канарис. — Мы окончательно заведем нацию в тупик, если продолжим кричать про тотальную войну и готовность к жертве. Знаете, у меня есть приятель в Португалии, итальянец; так он мечтает о том, чтобы сделать такую паэлью, за которую после смерти ему поставят памятник перед его рестораном. Вот это я понимаю — мечта! Вот ради такой мечты можно жить и работать… Надеюсь, мои мысли не кажутся вам чересчур крамольными?