— Он прав! Вы что, мужики, Йосека не знаете, ему до комиссаров дело, как мне до княгини Любомирской! Евреи, евреи! А что, может, поляков таких в Тлустом не было, которые Советам радовались?
— Ты кого имеешь в виду? Дереня?
— А хоть бы и его! А Домбровский не приветствовал? Речь даже на площади держал.
— Голодранцы и коммунисты! Мало этот Дерень до войны в полиции насиделся? За коммунизм таскали.
— Коммунисты — не коммунисты, а поляки, и все тут. Как же это, врагов, которые на Польшу напали, привечать?
— Ни черта им не помогли их красные банты! Вон, едут теперь оба, как кролики, в том же составе, что мы.
— Не может быть? И их забрали?
— Я сам в Шепетовке с Деренем разговаривал, как сейчас с вами.
— Так вот в жизни бывает. А помните, мужики, овчарку Бяликова?
— Злая, как холера, портки мне чуть не порвала.
— Обученная! Кароль ее у полицейских в Тлустом купил.
— А теперь представьте, псина эта за нашим поездом неслась от самых Ворволинцев аж до Тарнополя! Где мы покойницу Яворскую оставили.
— Не болтай!
— Бих ме, что так и было!.. Нашла Кароля, выла, лаяла возле вагона, а какой-то долбаный боец ее пристрелил.
— Верная псина.
— Собака. Говорят же «предан, как пес»…
— А слыхали, дедушка Калиновский умерли?
— Упокой, Господи, его душу!.. Как, когда?
— Ясек Калиновский под водокачкой мне рассказал… На вторую ночь, как мы из Ворволинцев тронулись, дедушка как уснули, так и не проснулись.
— За бабкой они отправились.
— И как нашу Яворскую, деда Калиновских из вагона вынесли и где-то на снегу оставили.
— Ни ксендза, ни похорон христианских.
— Бабка Калиновских, Яворский, Яворская, дед Калиновских, что с Владеком, тоже неизвестно!
— Пару дней всего, а мы уже стольких наших из Червонного Яра не досчитались.
Прошло двое суток с последней стоянки. Запертые в вагонах люди не видели света Божьего, не было воды, топлива, не говоря уже о куске хлеба или какой-нибудь горячей еде. Состав, если и останавливался, то обычно ночью, на далекой запасной ветке. На долгих ночных стоянках переселенцев будила шумная беготня по крышам вагонов и стук молотков по днищу. Это конвой проверял, не готовят ли ссыльные каких-нибудь тайных путей для побега из эшелона. Их везли воровато, скрыто, всячески изолируя от местного населения. В первые недели пути это особенно чувствовалось и угнетало.
Надолго эшелон впервые задержался в Киеве. Стоял на восточном берегу Днепра, на крупной сортировочной станции в Дарнице. Каждый раз, когда лязгал вагонный засов и скрипели примерзшие двери, люди терялись в догадках — что их ждет? Где наступит конец их странствиям, куда их везут и что ждет их в этом неведомом будущем?