Свободным от работы днем было воскресенье. Каждый мог заниматься, чем хотел, лишь бы не выходил за пределы лагеря. Контакты между жителями отдельных бараков не запрещались.
Работали на рубке леса. Валили мачтовые сосны, лиственницы и кедры. Стволы, очищенные от ветвей, распиливали по мерке, стаскивали на берег реки и складывали в гигантские штабеля. Лошадей, за исключением нескольких штук под седло для охраны, в Калючем не было. Ссыльные своими силами тащили бревна с вырубки. Норма составляла три кубика на одного лесоруба. Номинально зарабатывали три рубля в день, но фактическая величина трудодня зависела от бригадира. Собственно говоря, на работе все от него зависело: засчитает норму или нет, даст ли передышку, выдаст ли дополнительный талон. Бригадирами назначали бывших заключенных, ныне «свободных поселенцев». Но случались и коренные сибиряки, потомственные таежники. В бригаду входили несколько десятков человек. В зависимости от выполняемой работы бригадир делил их на меньшие группы, во главе которых ставил «десятников».
Барак, в котором жили люди из Червонного Яра, разделили на две бригады. В первой бригадиром был Степан Фадеевич Буковский, мужчина в расцвете сил, в обращении мягкий и снисходительный. Любитель пошутить, разговаривал с легким украинским говорком, любил ни с того ни с сего вставить польское словцо. Было заметно, что понимает по-польски, хоть он в этом не признавался. Другой бригадой руководил Павел Макарович Седых, русский, коренной сибиряк, моложе Буковского, а в поведении — полная его противоположность. Мужик видный, крепкий, жилистый, Седых был типичным молчуном, говорил немногословно и редко когда улыбался. Был справедливым, заботился о бригаде, нередко сам брался за тяжелую работу. Тайга и все, что с ней связано, не имели для Седых никаких секретов.
Время утренней побудки. На улице темно. Какой же короткой кажется ночь! Ухает гонг. Пора на работу. Кто-то громко жалеет о том, что не досмотрел сон. Кто-то ругается, на чем свет стоит. Кто-то молится вслух. Большинство заставляют себя усилием воли сползти с твердых тесных нар, постанывают. У многих температура, многие простужены, обморожены, хрипло кашляют и сплевывают мокроту. Барачную темень освещает дрожащий огонек фонаря, блики огня в дымящих печурках. Воздух ночью тяжелый, смрадный. В толчее и спешке трудно сразу найти не успевшую как следует высохнуть одежду. Тяжелее всего с обувью. Кожаные сапоги, башмаки, ботинки на меху, в которых они приехали из Польши, малопригодны для глубокого снега и морозов. Не сохраняют тепла, промокают, а утром ссохшиеся в твердый панцирь с трудом натягиваются на больные, нередко обмороженные ноги. Люди натягивают на себя все, что есть: рубахи, кальсоны, свитера, пальто, куртки, шарфы, платки — лишь бы уберечься от стужи. Только одежонка их тоже не для здешних морозов. Они мечтают о валенках, ватных фуфайках и штанах, о шапках-ушанках, о кожаных рукавицах с одним пальцем, какие носят местные жители. Где их взять, где купить, у кого выменять? Комендант, правда, обещает, что со дня на день завезут в магазин, и стахановцы смогут себе купить. Но пока только обещает.