Собака залаяла, и Эмили вернулась в реальность.
– Хорошо, – сказала она. – Я поняла. Я ухожу.
Вместо того чтобы положить альбом на место, Эмили взяла всю коробку, заметив, что стоявшая под ней коробка также была набита фотографиями, и пробралась через сарай к дырке в стене. В ее голове роились мысли. Тайный бальный зал, секретная проявочная, закрытая дверь в сарае, коробка, набитая фотографиями…какие еще секреты скрывал этот дом?
Поспешив в дом с грузом фотоальбомов в руках, Эмили услышала четкие звуки молотка и дрели из бального зала. Это значило, что, несмотря на поздний час, Дэниел все еще находился в доме, развешивая картинные рамы и зеркала для нее. Он работал вечерами все дольше и дольше, иногда задерживался до полуночи, и Эмили тешила себя мыслью, что он делал это, чтобы быть рядом с ней, чтобы поддерживать чувство близости, будто ожидая, что она войдет с чашечкой чая для него, как обычно, показав свое внимание. Вечерами, примерно в это время, после того, как Эмили заканчивала с организацией и копанием в вещах, она частенько заглядывала в двери и болтала с ним. Должно быть, сегодня вечером он ждал того же.
Но этим вечером ее мысли были не здесь. На самом деле последнее, чего она сейчас хотела, – это видеть Дэниела. Ее так потрясла фотография Шарлотты, проявочная, которую она нашла, что она полностью сосредоточилась на том, что собиралась делать дальше, на том, что нужно было сделать сейчас. Наконец-то.
В доме все еще были комнаты, в которых Эмили пока что не была, комнаты, которых она сознательно избегала. Одной из них был кабинет ее отца, куда она и направлялась. Даже после месяцев, проведенных в доме, она все еще держала дверь в его кабинет плотно закрытой. Она не хотела вторгаться в нее. Или, скорее, не хотела сталкиваться с секретами, которые он мог хранить.
Но сейчас Эмили чувствовала, что слишком многое было скрыто слишком долгое время. Тайны ее семьи съедали ее. Она позволила молчанию и незнанию завладеть своими мыслями. Никто в ее семье никогда ни о чем не говорил: ни о смерти Шарлотты, ни о последующем нервном срыве ее матери или о разводе ее родителей, приближающимся с каждым годом. Они были трусами, позволяющими своим ранам гноиться вместо того, чтобы действовать. Ее мать, ее отец, они поступали одинаково, оставляя так много недосказанностей, позволяя ранам перерасти в гангрену, пока единственным выходом не была ампутация конечности.
«Ампутация конечности», – подумала Эмили.
Это именно то, что сделал ее отец, не так ли? Он обрубил всю свою семью, убежал от проблемы, о которой не мог говорить. Он оставил их всех из-за какой-то трудности, из-за какого-то препятствия, которое посчитал непреодолимым. Эмили не хотела теряться в догадках всю жизнь. Ей нужны были ответы. И она знала, что найдет их в этом кабинете.