— В день своего ареста, прямо перед приездом полиции, отец позвал меня на кухню. Сказал, что у нас будет взрослый разговор. И что он в меня верит и знает — я все пойму. Я даже не подозревал, что копы расследуют мамину смерть, думал, что они просто выполняют какие-то формальные процедуры. И тут отец объявил, что Харрисон едет к нам, чтобы взять его под стражу. Я хотел что-то сказать, но он остановил меня. Отец будто видел меня насквозь. Он не стал ходить вокруг да около; сказал, что мать давно просила его прекратить ее страдания, и он гордится мной, потому что у меня хватило смелости выполнить ее волю. Он сам сделал бы это рано или поздно, ведь мама больше всего на свете хотела освободиться от боли. А еще она хотела, чтобы мы помнили ее такой, как раньше, — когда она выращивала цветы, готовила индейку на День благодарения, читала свои любимые исторические романы, — а не прикованной к постели и беспомощной, как в бесконечные дни болезни. Отец сказал еще одну вещь, которую я запомнил на всю жизнь: ухаживать за обреченным человеком все равно что видеть смерть в замедленной съемке. По-моему, точнее не скажешь.
— По-моему, тоже, брат, — пробормотал я вслух.
Я никогда не пытался угадать, что происходило за дверью кухни, пока я слушал, как «Абба» поют On and on. Мне казалось, что отец сказал Марку то же, что и мне, только жестче, ведь брат был почти взрослым. На самом деле говорили они о вещах куда более серьезных. Отец предупредил Марка, что ему никуда не деться от содеянного.
— Папа сказал, что признается в убийстве и сдастся полиции, а я должен позаботиться о Джонни. Сам же он уже не молод и получил от жизни все, что хотел. Семья была смыслом его существования, но мамина болезнь разрушила все. А мы с Джонни должны жить, чтобы однажды создать собственные семьи, такие же счастливые, как у него когда-то. Отец заставил меня пообещать ему кое-что. Во-первых: никогда никому не рассказывать о нашем разговоре…
Марк замолчал. Впервые с начала своей исповеди он колебался, словно потратил на признание последние крупицы мужества. Брат слегка наклонил голову, опустил веки. До конца записи оставалось меньше двух минут.
— Когда мы поговорили, отец сделал нечто такое, чего никогда не делал. Протянул мне руку, и я ее пожал. Так он давал понять, что считает меня взрослым и доверяет мне. Береги Джонни, повторил отец строго.
Потом он взял с меня еще одно обещание. Сказал, что не вернется, и я никогда не должен винить себя за это. Тогда я все понял. Сначала я думал, что отец дает мне наставления перед тем, как надолго сесть в тюрьму за преступление, которого не совершал. А на самом деле он прощался со мной навеки.