— Готово, — соврал я.
На самом деле я не знал, чего пожелать, не считая самых очевидных вещей. Мог ли я тогда подумать, что ответ придет совсем скоро?
Вопрос созрел во мне давно. Волшебная лампа Дженни помогла его сформулировать. Чего я хотел добиться в жизни? Четкого ответа, как у детей, которые точно знают, что хотят быть политиками, пожарными или космонавтами, у меня не было. Но почему? И как воплотить свою мечту или хотя бы начать ее воплощать, если не знаешь, в чем она заключается?
И я твердо решил найти ответ, обрести цель, на достижение которой — по моему разумению — человеку полагается тратить свою жизнь.
Я завел блокнот и стал повсюду таскать его с собой. Я записывал туда мысли, наблюдения, идеи, даже самые абсурдные. Старался по-честному разобраться в себе и в ходе размышлений пришел к двум выводам. Во-первых, я больше никогда в жизни не возьму в рот спиртного (достаточно очевидное умозаключение, чего уж там). А во-вторых, в жизни я по сути ничего не добился. Да, выпустил несколько детских книжек, снискавших определенный успех, но, положа руку на сердце, их художественные достоинства были не так уж очевидны.
Далеко не все мои любимые иллюстраторы были гениальными художниками, однако все они добились в своем деле таких высот, о которых мне не приходилось и мечтать. Морис Сендак, Ван Оллсбург, Карл, Джефферс, Браун, даже Ян Фалконер, который придумал очаровательную свинку Оливию.
Я хотел быть одним из них.
Неслыханная наглость. Самое умное, что я мог сделать, — это заранее признать поражение.
Но я все равно решил вернуться в университет, чтобы пройти трехгодичный курс искусствоведения — или даже отважно попробовать уложиться в два года, а сбереженное время пустить на усовершенствование навыков и отстраивание заново фундамента карьеры. Начать сначала.
Я часто навещал отца в лесной хижине и всегда находил у него поддержку. С ним я решил поговорить даже раньше, чем с Мэгги. В тот теплый осенний день мы пили кофе на веранде. Бывало, что к нам присоединялся Харрисон, но тогда мы были вдвоем.
Глядя на отца взрослыми глазами, я открывал в нем новые черты. Он оказался отличным человеком и хорошим советчиком. Настоящим другом.
Я не спорил, когда отец решил остаться в хижине. Он привык к такой жизни; у него сложились особенные отношения с деревьями, зверьем, вообще с лесом. Харрисон говорил мне об этом, но я и сам все видел. Отец был счастлив в своем добровольном изгнании, ему хватало узкого круга друзей и Марка, а теперь меня. Иногда, проболтав со мной два часа к ряду, он замолкал и принимался глядеть на озеро. Тогда я понимал, что пора уходить, нужно оставить его наедине с самим собой.