За время моего злобного и нервного пыхтения мои закупы прошерстили трофеи, разоблачили и сбросили тела битых мною кайсаков в Сырдарью (а в этот раз я схавал только душу байчонка. Даже не схавал, а ради эксперимента сохранил в большой жемчужине, потом сожру, медленно и со вкусом. Остальных подарил реке, ибо чем я хужее Стеньки Разина?), и сейчас мне докладывал однорукий казак, избранный старшим.
И кстати — он уже оружный. Сабля и три пистолета за кушаком, плюс здоровенный нож-пичок за голенищем трофейного сапога. Путевый дядька, мне точно пригодится, по крайней мере до русских.
— Итого, боярин, две дюжины боевых коней, шесть верблюдов, две юрты, десять ослов, большая арба. Шестнадцать разных ружей, две дюжины пистолетов, три лука, десяток сабель, топоры, кинжалы и ножи. Деньгу, товар и невольников-невольниц я не считал, боярин, не мое это. — Казачина отошел в сторону, давая мне проход до уже моего лагеря.
— Добро. Кто там по хозяйству старший? Посчитаете с ним прибыль опосля, а сейчас всех на срочные сборы. Держи десяток червонцев, купи пару каюков… коней, верблюдов и ослов, коль не уверен, что вплавь через Дарью смогут, продай. Время — час. Лови, твои будут. — Я перекинул казаку бронзовый «Дтиндуф», часы одной из здешних фирм, которые забрал с одного из людоловов. — Не спи, замерзнешь. И да, ту, из юрты, которая голышом и в колодках… на мой челн, и ту, которую я купил, тоже. И девочек-китаянок тоже туда. И шевелись, козачина, очухаются нехристи, будем рубиться со всем торжищем.
— Слушаюсь, боярин! — Вот как мало человеку надо для счастья. Хватает намека на хорошую драку, и шуршит как электровеник. Да и прочие с ним пенсионеры шевелятся. И слава всем богам.
Пара часов ушла на утрясание и погрузку на свежекупленные каюки-плоскодонки, и я развалился на корме переднего. Усе, мы прем вперед, пофиг мне охренение моих закупов и невольниц, ибо я уже сразу отвел глаза всем на торжище. Лодочки не разгоняю, а то животинок на буксире погублю, но прём по речной глади ну очень душевно. Мои пенсионеры, усевшиеся было за весла, испуганно смотрят на проносящуюся под бортом воду.
— Боярин, позволь спросить? Ты характерник? — Однорукий казачина, уже где-то надыбавший трубку и сейчас дымящий как паровоз, протиснулся ко мне, краем глаза глянув на обнаженную даму годов двадцати пяти, закованную в колодки и сейчас сидящую неподалеку от меня, в обществе надутой ведьмочки и пары китаяночек, медленно, но верно перестающих быть человечками.
— Водяной я, казак. Хозяин здешних вод. Надоел мне этот сброд, право слово. Чернота прет с этого угла, козачина, буду чистить его до белой кости. Покараулишь мой дом, покамест меня нет? — И я с усмешкой поглядел на сорокалетнего бойца, чуть было не булькнувшего в Сырдарью с перерезанным горлом.