– Погоди, Петрович, – спросила я, – ты что, хочешь вернуть мне власть над моими людьми, а не будешь подобно римлянам обращать всех нас в рабство?
– Разумеется, госпожа Сагари, – кивнул тот, – если ты согласишься вместе со своими людьми войти в состав нашего народа, признать его законы и обычаи, и быть с ним как в дни праздников и веселья, так и в дни горестей и испытаний, то мы признаем за тобой право руководить твоими людьми. И будет так до тех пор, пока они сами будут признавать право твоего руководства. Возможно, что это продлится месяц или два, а возможно, и всю твою жизнь.
Нет, это точно Эцай. Только он может говорить о знаниях, так будто это вполне ощутимая вещь – вроде куска хлеба, острого ножа или теплого плаща. Но неисповедима воля могущественного бога – зачем-то ему надо, чтобы его считали простым смертным по имени Петрович. И я решила еще раз его проверить, задав вопрос, на который Эцай ответит одним образом, а смертный – непременно другим.
– А нельзя как-нибудь так, отдельно? – спросила я, – чтобы мы, аквитаны, жили по своим обычаям и законам, а ваш народ по своим…
– Нет, нельзя, – ответил Эцай (и я еще больше уверилась, что это именно он), – отделившись от нас, вы погибнете в первую же зиму, потому что ничего тут не знаете. И поэтому, чтобы спасти твоим людям жизнь, я буду вынужден делать это предложение каждому из них.
Эцай всегда уверен, что главную силу всегда и во всем составляют знания, и спорить с ним на эту тему бесполезно, ведь он же как-никак именно бог знаний. Да и не собиралась я с ним спорить. Неблагодарное это занятие – спорить с тем, кто все знает значительно лучше тебя. Сама же потом себе дурой покажешься. Да и что мне терять? Ведь мы и так все застряли тут, в мире Эцая.
– Хорошо, Петрович, – сказала я, – я согласна с твоим предложением. Я принесу тебе присягу и дам клятву верности, если ты пообещаешь не оставлять мой народ своими милостями.
– Это я обещаю, – ответил Эцай. – Мои милости всегда будут с вами. А теперь давай займемся делами. Римский лагерь необходимо свернуть, самое ценное уложить на ваши повозки, а все остальное складировать так, чтобы за этим можно было еще вернуться, и не раз.
26 августа 2-го года Миссии. Воскресенье. Утро. Окрестности Новой Бурдигалы.
Узнав, что среди освобожденных из рабства есть дети, совсем ослабевшие от голода, Петрович приказал оставить часть уже уложенных вещей, разместив вместо них на повозках малышей. Кроме того, часть рва была использована в качестве братской могилы, куда мужчины аквитанов побросали тела убитых легионеров и надсмотрщиков за рабами, и присыпали их землей. И вот, – не так быстро, как того хотелось, – но обоз из запряженных ослами повозок, предводительствуемый УАЗом, на котором восседали вожди, двинулся в путь к новой жизни. На этот раз никто никуда не бежал. Для этого просто не было причины. Ровно урчал мотор автомобиля, на который косились флегматичные, но озадаченные ослы, уныло скрипели деревянные оси повозок, и с таким же мрачным видом брели люди, которые потеряли в этой жизни все; впереди же их теперь ждала неизвестная жизнь в царстве Эцая.