— Поверьте, и это надоедает, рано или поздно, — сыщик посмотрел на оконное стекло, исхлестанное струями дождя, и потянулся за плащом. — А впрочем, пойдемте!
— Куда?
— К соседям Ммонтовых.
— Вы серьезно? — Дульцкий задохнулся от восторга.
— Какие уж тут шутки. Мы оба слышали выстрел. Имеем полное право потревожить… Да оставьте вы этот колпак! После заберете.
— Но как же… На улице дождит.
— Ничего, поедем в закрытом экипаже.
Сыщик поднял револьвер к потолку и спустил курок.
— Снова-здорово! Чегой шумите-то, Родьён Романыч?! — рявкнул запыхавшийся дворник. — Добрых людей пужаете…
— Раздобудь-ка нам, добрый человек, коляску с козырьком. Да поживее! — скомандовал Мармеладов. — Пан Дульцкий, на сей раз рубль за вами.
Трехэтажный дворец Мамонтова выглядел словно купеческий недоросль в люстриновом кафтане, сытый и лоснящийся, повалившийся на перины для послеобеденной дремы. Небольшой домик, притулившийся справа, казался рядом с ним босоногим бродяжкой, клянчащим у прохожих грошик. Фасад местами облупился, окна давно не мыли, а входная дверь скрипела на несмазанных петлях. Столь же противным был и голос старого слуги:
— Чего надобно?
— Хозяева дома? — спросил в ответ Мармеладов, переступая порог.
— Куды прёшь?! — лакей попытался захлопнуть дверь, но сыщик навалился плечом, не позволяя этого сделать. — Обождите, сперва доложу..
— А нам что же, прикажешь под дождем мокнуть? — возмутился Дульцкий, врываясь в дом. — Впусти гостей, cham, и докладывай сколько влезет.
— Ишь, шустрец какой, — старик вцепился в загривок коротышки неожиданно сильными пальцами. — Не положено!
На шум из боковой комнаты вышла миловидная женщина лет тридцати.
— Яким, кто там?
Звуковой мастер потянулся к шляпе, чтобы галантно приподнять ее, но тут же вспомнил, что на нем нет головного убора. Он смутился и забормотал:
— Тысяча извинений, драгоценная пани, за то, что вторгаемся без приглашения, но обстоятельства… Мы к вам с вопросом… Точнее по делу. Не знаю, как начать…
— Входите, господа. Не держать же вас, и вправду, на улице.
Под неодобрительное ворчание слуги, они сбросили мокрые плащи и прошли в скромно обставленную гостиную. Мебель здесь была самая дешевая, обои на стенах без узора, да к тому же заметно выгоревшие. Вместо абажура — конус из бумаги, расписанный акварелью. Даже в свои лучшие годы эта комната не выглядела уютной, теперь же в ней поселилась беспросветная тоска.
Хозяйка отодвинула стул, на спинке которого висел потрепанный мужской сюртук, и села к столу. Она убрала несколько листов, исписанных мелким почерком, в шкатулку и захлопнула крышку.