Похоронив дядю, я оставила Институт и переехала в Ильден. Поначалу мне было неловко и страшно в доме. Я так привыкла быть здесь редкой гостьей, а не хозяйкой! И еще повсюду я натыкалась на дядины вещи — то обгрызенный карандаш, то книга, испещренная пометками, то точильный брусок, еще оставляющий на пальцах липкую серебристую пыль… Вначале это было невыносимо. А потом пришлось привыкать.
Потому что кто-то же должен был жить в этом доме. Кто-то должен был растапливать в кухне печь, такую огромную, пронизавшую, казалось, весь дом; в каждой комнате выдавался из стены ее белый теплый бок. И зимой заклеивать щели в окнах, спасаясь от ледяного посвиста ветра, а весной отдирать желтую ломкую бумагу и распахивать створки, впуская в комнату птичий галдеж и запах стаявшего снега. И подстригать рубийские вьюны, оплетавшие наличники и карнизы. И смахивать пыль с неуклюжей старинной мебели, и перечитывать одну за другой книги, тесно стоявшие в шкафах, и… и просто жить в этом доме, делать все, чтобы он не угас. Потому что я все-таки не была ему чужая.
И сны мои будто почувствовали родное место. Их уже не приходилось ждать. Они являлись каждую ночь и были все ярче, сильнее, дольше — так, что иногда, просыпаясь, я не сознавала, где нахожусь, и лишь пронзительный гудок утреннего спешного Варенга — Сай возвращал меня к действительности. Будь в эти дни со мной рядом еще кто-нибудь, пусть даже самый верный мой единомышленник, вряд ли бы мне удалось так глубоко погрузиться в мир моих снов; но мешать было некому. Дни складывались в недели, недели в месяцы, и биотроник Ная медленно, но верно превращалась… в кого? На этот вопрос я тогда еще не могла ответить.
Я помнила дядины слова о том, что надо ехать в Двуречье. Помнила — но не торопилась. Дом умел крепко держать при себе. И, обходя перед сном комнаты со свечой в ладонях, я понимала, почему дядя прожил здесь всю жизнь. А также, почему отец ушел отсюда. Жить в этом доме означало постоянно ощущать за спиной ушедших предков. Не от их ли призрачного дыхания колебалось пламя свечи? Не под их ли тяжелыми шагами скрипели ступени лестниц? И не их ли незримые руки подбрасывали мне, когда я рылась на чердаке, безделушки одну причудливее другой?..
Надвигались сумерки. В окнах гостиницы вспыхивали огни. Подъехали еще два автобуса. Один большой красно-синий из Хатана, другой — поменьше — из Ньялы. Перед гостиницей мгновенно стало людно, резкие голоса вспугнули тишину. Полная дама с помятой прической, стоявшая рядом со мной, недовольно проговорила: