— А… — внезапно подал голос Себастьян, — вы ученика разыграйте, меня вот, например… — и жутко смутился, уткнув курносый носик в рукав поношенной серой рубашки.
— Сябик, ты что? — лютнист опустил инструмент и обиженно посмотрел на серенького. — Мы же, вроде, договорились?
— А я наврал… насчет оплаты… — мальчишка, моргая, поднял голову; впалые щеки его стыдливо алели.
— И зачем, интересно, мне ученик, да еще такой, который заплатить не может? — недоуменно покосился на мальчика Сианн и пренебрежительно фыркнул.
— Я многое умею, — поспешно забормотал тот и, загибая тонкие пальцы с траурными полосками под ногтями, начал перечислять свои достоинства, в число коих входили: умение играть на струнных инструментах (правда, невеликое), нахождение общего языка с дикими животными, владение художественным словом, а также стирка, штопка и готовка. Скривившийся поначалу Сианн, когда речь зашла о последних талантах серенького, заметно оживился.
— Штопка, говоришь? Хорошо, я согласен.
Седрик выбрался из-за стола, не спеша приблизился к очагу, и, с лютней наизготовку, вопросительно посмотрел на зеленоглазого:
— На какую тему желаете петь, Господин Менестрель? Хвалебные оды, воинские подвиги, служение Прекрасной Даме?
— Да всё, что угодно, Сударь Музыкант, — небрежно отмахнулся Сианн, вставая напротив: — Пожалуй, начнем с импровизации…
Ударил по струнам, и звонкий голос его поплыл по таверне — чаруя мягкостью, даря умиротворение, дразня несбыточными надеждами:
— Этой ночью небосвод полон звезд,
И плывут вослед ветрам две луны.
Отражает лунный путь тихий плес,
В отраженьи мы с тобой не видны…
Себастьян на цыпочках подошел к очагу и, усевшись прямо на половичок, замер, подприрая кулаками остренький подбородок. Посетители корчмы, оставив разговоры, осторожно и, по возможности, бесшумно, дабы не разрушить очарование, стали подтягиваться ближе к месту поединка. Седрик, бережно прикоснувшись к струнам лютни, опустил голову и заиграл, аккуратно вплетая собственную, только что рожденную мелодию в перебор струн Сианна.
— Мы с тобою не стоим над водой,
Не пускаем по теченью венки,
Я оставил отчий дом за спиной,
Друг от друга мы теперь далеки,
— зазвучал его мягкий баритон, и Мидес, посмотрев в совершенно счастливое лицо Себастьяна, подумал, что именно с таким выражением пресловутая Прекрасная Дама могла бы следить за двумя рыцарями, бьющимися насмерть за право носить ее имя на щите. Усмехнулся и залпом опрокинул в себя оставшееся на дне кружки вино. Поднялся, бросил на стол пару медяков и, накидывая на плечи плащ, направился к двери.