Слободка Хомячихино, почти крайний почти север. Восьмая верста от пятой звезды.
Эдельвейс каждый день гулял по лесу. И пусть односельчане считали его немного чокнутым, но все равно нежно любили. Хомячихино было мирной деревенькой, стоящей вдалеке от оживленных трактов и, тем более, столицы. Жизнь там текла спокойно и радостно, а селяне, все, как один, были улыбчивыми и добрыми. Эдельвейс зарабатывал в трактире менестрелем и обладал широкой душой и мечтой. Мечта была тоже что ни на есть оригинальная: завести себе дочку. Наверное, местные пейзанки с большим удовольствием пришли бы на помощь в этом благом деле, однако мечта — она и есть мечта. И никакие бабы в нее не вписывались по определению.
Эдельвейс представлял, как будет воспитывать девочку, заплетать ей косички, вычесывать шерстку и чистить зубки. Однажды он даже приютил в своем сарае бездомного оленя, правда, тот при первой же возможности дал деру, да и вообще, разве мог заменить он собою теплоту дочерней любви? Поэтому Эдельвейс страдал и ежедневно уходил в лес, легко скользя широкими лыжами по одному ему известным дорожкам, в странной уверенности однажды найти свое счастье. Вот и сегодня он с раннего утра затерялся среди погруженных в сон деревьев, катил себе, радостно насвистывая, и поблескивал белоснежной шерстью под лучами пробивающегося сквозь ветки солнца.
— Фью-фью, — нежно сказала сидящая на коряге пятнистая кедровка, а Эдельвейс, притормозив, смахнул слезу умиления. Птичка подпрыгнула, а после вдруг стала на крыло и испуганно унеслась в небесную синь. Зимний лес озарился неожиданной вспышкой, в ближайших кустах что-то громко затрещало, и кто-то грязно выругался. Эдельвейс удивленно сморгнул и полез в бурелом — любопытствовать.
Минуту спустя он обнаружил источник звука — упитанную смуглую даму в золотистой рубашке и венке из крупных белых кувшинок на высокой прическе. Дама торчала в глубоком сугробе и, затравленно озираясь, отстукивала зубами затейливый ритм.
— Дочка! — восхитился Эдельвейс и полез обниматься.
— А-а-а! — завизжала дама. — Гиганский хомяк!
— Я орк!
Менестрель обиженно застыл и гордо продемонстрировал новоприобретенному чаду миниатюрные клыки.
— А я Зина, — растерянно сказала дама и шумно сглотнула: — Фигасе! Вы ж зеленые.
— Только летом, — назидательно ответил Эдельвейс и снова расплылся в широкой ухмылке: — Зий-на…
— А это что? — «дочка» пухлой ручкой ткнула в мохнатое менестрельское пузо.
— Шерсть, — гордо ответил тот и кокетливо выкусил клычками запутавшуюся веточку, — зима ж на улице.