Государыня повернулась к нему спиной:
— Ну, где?
В полутьме белела тонкая льняная рубаха. И никакого следа раны. Сон…
Она зевнула:
— Подвинься, горе луковое. И спи. Рано еще.
Прилегла, зарывшись в меха, свернувшись клубком, разнеженная, тепло согревая Сашкин бок. И он, уже ныряя в сон, чувствовал, как стучит рядом ее сердце.
Ох, лучше бы он не спал. Молодая Луна в его сне кричала от боли, и валялся в стерне меч с оголовьем, похожим на половинку цветка — тот самый, которым учила Сашку владеть государыня. (Вытирала едкий пот с лица и шеи, глотала приготовленные мальчишкой отвары и снадобья — и раз за разом заставляла его повторять защиты и удары, каждый раз хоть шажок, да делая навстречу противнику).
Сашка на деревянных ногах сполз с печи, голова была, как в тумане. Но этот туман пропал, едва мальчишка увидел, что меча, обычно висевшего над постелью в потертых ножнах, на месте нет.
Женщина висела, покачиваясь, на собственных косах, медленно закручивалась вокруг себя. Ветер обжимал вокруг тела, задирал выше пояса легкий не по времени рубок. Ноги у повешенной были гладкие, полные — красивые. Ступни странно вытянулись, точно пальцами она в последний миг силилась и почти достала земли. Небритый и вонючий мужичок, наощупь распутывая гашник, уже лапал мертвую взглядом, примеривался, заходя сзади. Сашка безошибочно прочитал его намерение, и хотя что-то внутри уговаривало не вмешиваться, поднял камень… Вонючий не ожидал от дитяти беды, камень вбился в висок острым краем и уложил его на землю.
— Зря, — прозвучало у Сашки за спиной. Он вздрогнул и обернулся. На него почерневшим изможденным лицом пялилась ведьма. Сидела на сухой лесной подстилке, прикрыв рваным подолом босые ноги, и из ладони в ладонь пересыпала коричневую пыль. — Уже поздно… ей… помогать.
Сашка припал за кустики. Его вырвало. Голова сделалась легкой и пустой. Потом мысль потянулась разрезать на повешенной рубок (как очистить от скверны) и похоронить ее повыше, в дубовой кроне, призвав горлинку и сову…
— Не трать, — кивнула злая тетка, отряхая руки от пыли. — Не трать Дар, Берегине неси.
Сашка сорвался и, подхватив подол рубахи, бросился бежать. Безумные глаза на черном лице горели вслед.
Государыня в своей неприметной одежде сперва показалась ему холмиком на стерне. Рядом валялась в грязи распотрошенная сумка и лежал клинок. Сашкины глаза приковал серый тусклый блеск. Потом он медленно перевел глаза на Берегиню. Она упала лицом вниз, выбросив вперед руки, одна босая нога поджата, другая вытянута, от затылка змеится растрепанная коса, а в обугленной дыре на спине, точь-в-точь, как в Сашкином сне, дергается вверх-вниз белое ребро. То, что больше всего ужасало Сашку, и доказывало, что государыня жива. Сверху, прибивая кислый запах ведовского огня, порошил пыльный снег. В тусклом умирающем свете сдувало с березовых ветвей волшебное золото. Сашке сделалось разом холодно и жарко, вспотели подмышки, и пересохло во рту. Он снял, чтобы подсунуть под раненую, душегрею, в спешке накинутую, когда убегал из терема. Но побоялся навредить. Время шло. Ребро все так же ходило в запекшейся бескровной темноте. Маме, видимо, очень больно.