— Я приеду… Завтра… после работы?
— Давай завтра, в семь. Будь!
— Будь, — она аккуратно вернула пищащую трубку на аппарат. Страшно было.
А Пашка нисколько не изменился.
В растоптанных шлепанцах, джинсах и черной футболке встречал на крыльце. Ежился от холода, встряхивал заросшей головой. Худой был по-прежнему, и такой же круглолицый. Подхватил под локти, затащил в дом. Разглядел при жидком свете укрепленной над дверью лампочки:
— Хороша… Проходи… Тих, ступенька шатается!
Татьяна нервным жестом поправила волосы, сумочка на длинном ремешке мазнула по стенке.
— Направо, в мою берлогу. Кофе? Чай? Посетитель должен расслабиться…
После этих слов Татьяна пожалела, что вообще сюда пришла. Но Пашка уже растворился в глубинах тихого и слишком просторного дома, и она присела на краешек кресла в захламленной, но отчего-то очень уютной «берлоге». Стала осматриваться. У себя дома она никогда не позволила бы такого: низкая тахта под пыльным плюшевым покрывалом, в тон ей тяжелые портьеры. Бра — стеклянный цветок на изогнутой медной ножке — с тусклой лампой внутри. Настольная лампа под старину на обшарпанном письменном столе, рядом с ней флейта и полуразобранный допотопный приемник. В углу секретер. Над столом несколько неразборчивых фотографий и большое шелковое полотнище на шнуре, свисающее с гвоздя: темно-синее с серебряной розой ветров. А к стене у тахты прислонена гитара и несколько деревяшек, обточенных, как мечи, даже с гардами. Позади них щит: миндалевидный, с железной нашлепкой посередине. Ох, еще один псих на бедную Татьянину голову. Ходят слухи, что психиатры через какое-то время уподобляются пациентам…
Влетел Стрелок с круглым фарфоровым подносом. На подносе дымился высокий заварочный чайник, позванивали чашки, сахарницу «с горкой» заполнял рафинад — лакомство редкое. Подарок благодарных больных? Еще имелась здоровая креманка с клубничным вареньем. Любимое. Вот же, не забыл. (Гостья улыбнулась) И темная бутылка рижского бальзама.
Пашка разлил чай по чашкам, присел, вытянув в проход длинные ноги.
— Вкусно, — пригубив, сказала Таня. Стрелок по-мальчишечьи сверкнул глазами.
— А сейчас ты ляжешь сюда и расслабишься…
— Нет!! — Таня подскочила, расколотив чашку, и кинулась к двери.
— Танюх… Вот дура! Я ж не Фрейд…
Она захлопала ресницами.
— Это он пациентов укладывал в полутьме, потому что их боялся. А я пошутил.
— Ну, Стрелок! — рявкнула она в сердцах. — И после этого душу перед тобой выворачивать?
Пашка хмыкнул, зажимая рот рукой. Выдавил, заикаясь:
— Н-нет. Поговорим, как коллега с коллегой.