– Приятно это слышать, – отвечаю я. – Я очень по ней скучаю.
– Я тоже, – кивает женщина, глядя мимо меня на мамин сад. – Она была очень добра ко мне. Давала… как же они называются? Пирожки… Круглые такие, с вареньем…
Наблюдая, как молодая женщина пытается подобрать верное слово, я чувствую запах пончиков. Моя мама любила печь – в этом ей не было равных. Когда отец меня избивал, она всегда пекла пончики; до сих пор не могу их есть: их вкус ассоциируется у меня одновременно с маминой виной и моим собственным горем.
– Пончики, – говорю я. – Пончики с вареньем.
– Да! – радостно вскрикивает женщина. – Точно, пончики с вареньем. Вкуснятина. Она оставляла их у меня на пороге в маленьких коробочках, как… как Санта Клаус.
– А ваш сын любит пончики? – спрашиваю я, вытягивая шею в поисках мальчика.
Улыбка на лице женщины вдруг блекнет, и я беспокоюсь, что сказала что-то не то.
– Я только что слышала детский смех. Очень приятный.
– У меня нет детей, – говорит женщина, и я вижу в ее глазах знакомую боль. – Это, наверное, ребятишки на заднем дворе. Они иногда срезают там, когда возвращаются из школы через поле.
– Наверное, или мне уже мерещится, – хихикаю я, пытаясь разрядить обстановку.
Молодая женщина смеется, но в глазах ее печаль.
– Значит, вы живете одна? – спрашиваю я, не в силах задушить в себе журналиста.
– Периодически, – говорит она. – Моего мужа часто нет дома. – Она показывает рукой на небо.
– Он работает за границей? – пытаюсь угадать я.
– Да, – отвечает она. – За границей.
– Тяжело вам, наверное, – говорю я. – Столько времени проводить одной.
– Все хорошо. Я счастлива, – заявляет она, но ее голос счастливым не назовешь.
– Откуда вы, если не секрет?
– Из Ирака, – с облегчением в голосе отвечает она. – Из Фаллуджи.
– Я знаю этот город, – говорю я. – Была там в две тысячи четвертом.
Она кивает и смотрит куда-то вдаль. Я видела этот взгляд бесчисленное множество раз – взгляд человека, вынужденного покинуть родину, – грустный и обескураженный.
– В две тысячи четвертом, – шепчет она. – Значит, вы были там во время Битвы?
– Да, – отвечаю я.
– Я уехала сразу после, – говорит она, скрестив руки на груди. – Мой двоюродный брат уезжал, и родители сказали – отправляйся с ним. Сказали – так будет лучше…
Она замолкает, и на платье ей капает большая слеза. Она торопливо вытирает ее рукой.
– Прошу прощения, – говорит она.
– Все хорошо, – утешаю ее я. – Я понимаю. Я была в Фаллудже по работе, а для вас этот город был домом. Представляю, как вам тяжело.
– Ирак мне больше не дом, – тихо говорит она. – Мой дом теперь здесь.