– Товарищ Тратник? Добрый день, лейтенант Гришин, особый отдел. Вам звонит Натан Кэхилл…
– Соединяйте, конечно.
Секундная пауза, что-то прошуршало, и тут же я услышал его голос.
– Здравствуйте, Тихон. Простите, что отвлекаю, но мне необходимо…
– Добрый день, Натан. Очень рад вас слышать.
– Мне необходимо узнать, сведены ли данные? И как я могу их получить.
Я замолчал на полуслове. Голос, бесстрастный, какой-то излишне спокойный, звучал, будто из бездны. И это не его обычная «рабочая меланхолия», как называет супруга временами появляющиеся у мужа мрачные мысли о бессмысленности трудов, совсем иное. Когда я в прошлый раз звонил ему, подошла Норма, он не смог говорить, не пересилил себя. Жена общалась полушепотом, будто боясь, что супруг проснется, хотя Натан и бодрствовал, и находился в этой же комнате. Я слышал его голос. Вот только состояние… «он сейчас на антидепрессантах», объяснила Норма, извинившись, что вынуждена сама получать первые данные – это еще в начале октября. Ныне середина января, середина зимы, морозы и снег.
– Объемная проекция готова. Натан, она огромная, думаю, лучше всего будет выслать вам катушкой, там сотни мегабайт записи.
– Давайте почтой, раз так, – и чуть тише, немного более живым голосом. – Но данные те же?
– Да, простите меня.
– Вам не за что передо мной…
На самом деле, есть. За прошедшие месяцы много чего переменилось – и в его жизни и в моей. Я получил премию в размере пяти окладов за вклад в науку и плюс еще гонорар за статью, из министерства пришла телефонограмма о необходимости моего повышения – на место Старыгина. Что и произойдет осенью, когда наш бывший главный инженер утвердится в должности директора. Мне предложили место на кафедре нашего подшефного вуза, но я отказался: и не умею общаться со студентами, не будучи таковым, и преподаватель из меня тот еще. Дел и так хватает.
Тем более, я попытался снова пробить давешнюю свою идею об изучении Земли из космоса, но получил в ответ лишь глухое недоумение – неужели мне мало, я готов жертвовать карьерой ради не пойми чего? И в итоге получить, как Кэхилл.
Натану досталось по полной – как только моя гипотеза о существовании радиационных облаков нашла подтверждение его спутником. Худшее из возможных.
На высоте от трехсот до четырех тысяч километров обнаружился сплошной радиационный покров, состоящий из захваченных магнитным полем протонов и электронов и энергией в сотни раз превосходившие мои догадки: несколько десятков мегаэлектронвольт. На Западе его немедля назвали поясом Кэхилла – еще не зная толком, что он собой представляет. Впрочем, газеты об открытии писали скупо, да и в научно-популярных журналах раздавались скорее вздохи скорби, нежели радости. В реферативных изданиях прошло несколько статей, по мере обработки все новых и новых данных, а затем, когда «Эксплорер» неожиданно начал сходить с орбиты и в перигелии натурально тонуть в земной атмосфере – их интенсивность резко возросла, ведь именно радиацию посчитали первопричиной столь раннего сгорания спутника. Хотя многие, в том числе и я, не раз говорили, что дело скорее, в изменении плотности верхних слоев, из-за того же солнечного ветра – но эта гипотеза мало кого интересовала. Радиация казалась интересней.