Я прибыл в условленное время, подарив Олечке коробку конфет и букет алых роз. Она немедленно поняла мой довольно дорогой намек и, порозовев, провела в единственную комнатку крохотной квартирки.
Мы где-то с полчаса слушали музыку, а затем Олечка положила голову мне на плечо, я обнял ее, и она мягко заметила, что, наверное, пора. Я немедленно согласился, но некоторое время мы еще подискутировали: разбирать ли постель или уже некогда, и стоит ли сложить одежду хотя бы на стул, ведь ее крепдешиновая рубашка, одетая по случаю, очень мнется, если ее не повесить на плечики. В это время, я, немного отвлекшись, как раз расстегивал ее пуговицы.
Рубашка оказалась единственной вещью, которую удалось повесить, как полагалось. Случилось так, что последующие пункты обсуждения остались безответными. Уже опосредованно я понимаю, это произошло вследствие немотивированного всплеска обоюдной страсти, к которому мы вроде бы и готовили себя, но который завладел нами, разом нарушив все обговоренные прежде пункты.
Помнится, мы повели себя необычно – я бормоча нечто несуразное о достоинствах своей подруги, весьма свирепо сорвал юбку и трусики, сходным образом поступила и она, решительно разбираясь с моими вещами; наша одежда трещала по швам, хаотически разбрасываясь по полу. И все равно мы не успели. Я буквально впился в ее нежную грудь, покусывая соски и глухо при этом рыча; Олечка же, отбросив свойственную ей прежде неловкость, вскрикивала и стонала при каждом погружении моего достоинства в недра средней части канала шейки матки так, что слышали соседи. Я не сразу заметил, что она царапает мою спину коротко стрижеными ноготками. В это же время, помнится, я попеременно, вцеплялся то в ягодицы, то в груди, отчего Олечка царапала меня отчаянней и вдобавок колотила пятками по щиколоткам, стремясь помочь мне проникнуть глубже в нее. А затем, она вскрикнула протяжно, во весь голос, я следом взревел. После чего мы надолго замерли, приходя в себя.
Я первым нарушил молчание.
– Это удивительно, – пробормотал я в полузабытьи, освобождая Олечку от тяжести своего тела. – Это как лавина… маленький камешек падает с горы, попутно задевая другие, их становится больше, лавина нарастает, подминая все на своем пути, сметая преграды и увлекая за собой. А затем она срывается в пропасть, в полет, длящийся и мгновение и вечность, с грохотом обрушивается в пропасть и…
Олечка неожиданно насторожилась.
– Постой, что ты сказал? Повтори, пожалуйста, – ее глаза разгорелись, но это была страсть иного рода, ту, что я встречал у нее прежде, в лаборатории. Я послушно повторил, и Олечка, не дослушав до конца, проворно повернулась на живот, потянувшись – у меня даже сердце заныло при этом зрелище – к тумбочке, достала блокнот и ручку и, включив ночник, стала быстро что-то записывать. Я не выдержал и потянулся к ней, целуя бархатистую кожу спины, но Олечка продолжала сосредоточенно писать, мои попытки отвлечь ее от странного занятия были безрезультатны.