Но сейчас ничего этого нет, Рыночная площадь огромна и пуста, и лишь редкие домики прошлого века, теряются, разбросанные среди зарослей вишен и лип. А за поворотом, шумит пристанционный колхозный рынок, шумит пока еще тихо и вразнобой. Продавцы постепенно сворачивают торговлю и подсчитывают барыши или убытки. Обыкновенно, в этот самый час, когда-то, когда был на пятнадцать лет моложе нынешнего своего возраста – так лучше определять свое нынешнее и прошлое положение – он бродил среди пустеющих рядов рынка, приобретая по сходной цене продукты к завтрашнему дню. Павел и сейчас помнил, что, к примеру, овощи он непременно покупал у некоего Мортина – седовласого старика-колхозника с мозолистыми узловатыми руками, непременно подсовывающего ему что-нибудь сверху и неизменно называвшего его «братишка». Мортин куда-то запропал еще в том году, жаль, что он так и не увидит его ни на рынке, ни где бы то ни было.
Павел пересек наискось площадь и подошел к старому каменному дому, первый этаж которого был разделен на два магазина с одной дверью в оба, посреди здания. Обувь слева, книги справа. В этом году ему купят немецкие ботинки за двадцать пять рублей, родной «Саламандер», щеголять в них он будет несколько сезонов, сносив совершенно, так что задники и мысы их будут уже не раз заклеены, а на подошвы сделаны третьи набойки.
Он зашел в книжный. Покупателей всего ничего, сгрудившись у прилавка, они выискивали что-то среди разложенных книг. Он вошел, и в глаза ему бросился портрет генсека, избранного в марте на эту должность, молодого, в сравнении с предыдущими «старцами», и тотчас же начавшего подавать надежды, объявив на апрельском пленуме курс на перестройку, ускорение, и породившего перестройкой и ускорением массу анекдотов в народной среде. Но куда больше уже не анекдотов и зубоскальства, но откровенной неприязни породила начавшаяся антиалкогольная кампания. Сейчас июнь, по всей Молдавии рубят виноградники, и магазины забиты соками, крюшонами, напитками, украшены плакатами и лозунгами, один из которых, совсем свежий, он видел в продовольственном зале универмага.
Он странно улыбнулся: сейчас на прилавках магазинов почти такой же ассортимент прохладительных напитков, как и в том году, из которого он прибыл. А очередь, которую он видел в универмаге, скорее всего, за сахаром. Через год с ним начнутся перебои, а потом введут первые талоны симпатичного зеленого цвета, на два килограмма в месяц одному лицу. Потом разноцветья прибавится, появятся талоны на табак, водку, затем, крупы, мясо, колбасу, что еще? – да почти на все. И все это к тому, что в девяносто первом ни водки, ни колбасы не будет даже по талонам, а прилавки магазинов, точно в предновогодний вечер, будут украшены игрушками, звездочками и пустыми коробками из-под исчезнувших повсеместно продуктов.