— Типично боярская фамилия! — возражал я. — Волковы, Медведевы, Зайцевы, даже Совковы — от слова «сова» — это все древнейшие роды…
Дом, к которому мы подошли, был еще малообитаем, но откуда-то с верхних этажей сыпалась богатая медью и латунью музыка. В квартиру, полную этой музыкой, мы и поднялись.
В большей из двух комнат сидели на полу и на стульях люди и пили недорогое вино.
Присутствовали человек десять, кое-кого я знал, но, главное, я сразу увидел ту, которая была мне нужна в этот вечер.
Клара носила прическу, описываемую словом «химия».
С прочими поздоровавшись, с Кларой я расцеловался.
Разговор шел о разном. Я запомнил, в частности, историю о крокодиле, сбежавшем от какого-то миллионера и жившем долго и счастливо в подземных трубах Нью-Йорка или, что ли, Лондона…
Постепенно начинали танцевать. Я потоптался в кружке напротив Клары.
Марина разговаривала с хозяином, глядя на меня.
Я расспрашивал Клару о медицинском институте, к которому она никакого отношения не имела. Затем увел ее на кухню.
Окно тут выходило на запад, и оказалось, что тучи в небесах разошлись и закат очень велик — красно-желтый, с перистыми серыми и рваными облаками.
— У тебя красивые ногти, — сказал я Кларе.
— В принципе, — заметила она, — идеальный маникюр невозможен.
Вошла Марина, и Клара выскользнула из кухни со словами «я сейчас».
Я смотрел на Марину, оттягивая пальцем уголок левого глаза.
— У тебя все в порядке? — спросила Марина. — Что с тобой сегодня творится?
— Это с тобой — творится, — ответил я.
Я стоял спиной к закату, спиной к окну без шторы, и Марина почти не видела моего лица и вглядывалась, вглядывалась, словно не узнавала или хотела спросить о чем-то запретном.
В комнате я подсел к Кларе.
— Ну что? — спросила она сочувственно.
— Ни черта, — ответил я. — Станцуем?
Она засмеялась.
Мы станцевали. Стало жарко.
Один раз я мельком заметил недобрые и как бы посветлевшие синие глаза Марины, но в целом она не обращала на меня внимания; она держалась хорошо. Это, честно признаться, в ней и нравилось.
В коридоре висел незабвенный плакатик: два человека пожимают друг другу руки, стоят спокойно, только один из них охвачен пламенем, горит.
Перед плакатом остановившись, я и услышал слова Марины:
— Поедем-ка. Или ты остаешься?
И мы тихо ушли, не простившись ни с кем, кроме хозяина, о котором я мало что знал.
За свежевыстроенными протяженными корпусами открылось шоссе. У светофора с нисходящим звуком тормозили машины.
Невдалеке слышна была и видна железная дорога.
— Поедем на электричке, — сказал я.
Мы поднялись на пустой, по-железнодорожному плохо освещенный перрон. Крашено все вокруг было суриком и охрой.