Досталь уволился из школы: по счастью, устроился в Лингвистический институт, но и если б не это счастье, все равно б уволился. Из полутораста школьников, обучавшихся у Досталя, литературу любили двое: мальчик и девочка, странные, неухоженные, в залоснившихся формах. Остальные сто сорок восемь тяготели к музыке «диско». Что было делать?
Филолог тоже любил музыку «диско». За это ученики его уважали. Он себя — не очень, за это же.
О том, куда ехал филолог…
— Вариант, — шепнул друг юности, указывая на девушку в углу.
Это было вчера.
Досталь подошел. Имя у варианта оказалось ошеломляющим.
— Эриния, — представилась девушка.
— Ирина? — переспросил филолог.
Сегодня, часов в одиннадцать утра, ему позвонила мать.
— Спишь? — спросила она. — Интересно, получится?
— Что получится? — ответил Досталь, глядя на часы.
— Что-нибудь из тебя в жизни получится? — И она повесила трубку.
***
Досталь накрутил телефонный диск, размышляя о том, какое он вчера оставил впечатление. Под конец вечера он поцеловал Эринию в прихожей.
Филолог решил, что всякой девушке приятно, когда ее целуют. И вот звонил: вариант или нет, но накормить она должна, так полагал Досталь. Готовить самому не хотелось.
Было воскресенье. Он почитал, включил последовательно телевизор, магнитофон, проигрыватель. Темнело безобразно быстро.
Он поехал.
У «Новослободской», выйдя из метро, Досталь сразу увидел нужный автобус и побежал к нему, прыгая через коричневые снежные колеи и поскальзываясь.
Автобус был «Икарус», изнутри весь заросший инеем, как рефрижератор.
В оконном инее Досталь проковырял смотровой пятачок. Приникнув к нему, увидел ларек, полный лиловой свеклы. Зашипели двери, автобус вздрогнул, покатил, повернул, ларек уплыл.
Досталь расцарапывал иней, увеличивая угол обзора. Видны стали дома и окна, все разные окна, зашторенные и голые, и за ними проваливались в глубь домов по-разному освещенные комнаты.
«Эриния… Получится вдруг смех один, — думал Досталь. — Плох тот филолог, кто не мечтает сочинить роман. Плох тот филолог, кто вместо того, чтоб купить в магазине хлеба, едет за тридевять земель ужинать к малознакомой женщине… Это уж ковбой, а не филолог…»
Шоссе было завалено снежной кашей, и «Икарус» честно месил ее вместе с другими машинами.
Досталь оторвался от проталины на окне и оглядел пассажиров. «Люди усталые, — думал он, — ну куда едут? Лежите, люди, забудьтесь…» Жители Москвы в черных и серых пальто стояли вокруг серьезно, специальная автобусная сосредоточенность выражалась на их лицах, и сверкали серьги над меховыми воротниками девушек, и красноватые руки молодых людей цепко держали поручни.