Эриния стояла над филологом молча и вдруг резко, с грацией и силой мастера каратэ ударила каблуком сапожка по руке Досталя. Он вскрикнул, отпустил руку, мстительница («Но за что?» — успел подумать филолог) уже метилась по другой, он, однако, сумел подтянуться, прыгнул, вскочил со ступенек в салон.
— Да кто ты такая? — спросил Досталь дрожа.
Он сбивчиво дышал и смотрел в грязный, со снегом и песком, пол.
— Диспетчер! — закричала Эриния. — Диспетчер я!
Досталь поднял глаза.
— Ну, поедешь? — смеялась она. — То-то же! Смену закончишь — заходи! Борща поешь!
И показалось филологу, что от бус Эринии отлепилась, и с шипеньем встает над плечом ее, и готова к броску узкая, круглая, со стальным бликом на чешуе змея.
«Что-то ей не понравилось вчера», — решил Досталь, пересекая Дмитровку.
Он прошел под низкой и гулкой бетонной аркой и оказался в широком дворе. Посредине на снежной плоскости высилась детская горка, похожая на табуретку для великана.
Зачем-то филолог пошел к ней, цепляя ботинками снег, забрался наверх.
— Уж не вернуться ли? — произнес он вслух.
Шагнул на наклонные доски, съехал, устоял. Затем направился к подъезду, над которым сияло высоко лиловое окно.
И еще раз подумал Досталь, что мог бы вернуться домой, что поел бы в кафе, когда уже позвонил у коричневой, дерматином обитой двери и услышал шаги и тот тихий скрежет, с которым вползает в свой железный дом косой язычок английского замка.
Что-то вылезло, выперло из двери: в верхней половине створки проступило анфас человеческое лицо. Колычев пригляделся, подумал. Пошарил по книгам, справился со словарями — точно. Жак-Ив Кусто. «Аграрии», — мелькнуло в голове.
Хотя чушь, конечно. Какие аграрии? Откуда бы? И почему Кусто? Устало сел за стол, щекой оперся на клавиатуру компьютера. Нет, невозможно так.
Позвал Линева.
— Видишь, Виталий?
Тот ответил:
— Конечно.
— Ну и?
— А как так получилось-то?
Пришла Виргиния. Тот же эффект. Видеть — видели все, объяснить не мог никто.
— Ладно, одиннадцать, пора расходиться, — объявил Колычев.
Он вышел из штаба в сырость Тверской. Гудели, волной скатываясь вниз, к Охотному ряду, машины. Асфальт блестел.
Подземным переходом Колычев пробрался на ту сторону, зашагал по Камергерскому.
Когда и ночь перед тобой, и молодость — они кажутся богатством. Трать как хочешь — разве не счастье?
А сейчас, в сорок лет, казалось, что — нет. Повезло, конечно. Впервые в жизни Олегу Колычеву удалось ухватить рукой завязки денежного мешка. Цепь совпадений и приглашений — и вот он, второсортный кинокритик, неожиданно для себя возглавил предвыборный штаб Полумерова. Полумеров, молодой либерал, низринутый из правительства год или два назад, считался центром правых сил. Впрочем, правота, левота — это все условно в Тюрбании.