На мою невинную шутку врач отвечал поджатыми губами, поправлял очки и внимательно разглядывал углы палаты. Смотреть на меня ему, здоровому человеку, было, наверное, не очень приятно. Я и сам избегал разглядывать соседей по палате.
Проходившие уже не первый курс терапии вызывали меньше жалости, да и сами как-то притирались к вынужденным лысинам и постоянной дурноте внутри. На тяжелых смотреть, конечно, было больно. Зато с ними днем постоянно сидел кто-нибудь из родных, слегка сглаживая впечатление.
Гораздо больше сочувствия вызывали впервые попавшие в эти стены – как правило, молодые парни, старательно пытавшиеся делать вид, что все в порядке, подлечат-отпустят. Еще кредиты за машины не выплачены и скоро открытие охотничьего сезона… Эти, как правило, сперва отказывались от противорвотного и много улыбались. Проведя полночи в обнимку с унитазом, они дружно соглашались на лекарства и заметно мрачнели.
Впереди у них было осознание того, что они ничем не лучше окружающих. А окружающие… Ну, ты понял.
– … у вас еще не повышенная температура, Андрей, – продолжал ритуальную для нас обоих беседу доктор. – Меньше тридцати восьми и сбивать не надо. Ну, вы же не первый раз, сами все знаете. После вторых четырех курсов сделаем томографию. А потом уже будет понятно, как нам лечить вас дальше…
Врач продолжал рассматривать что-то невидимое мне, но теперь уже за окном.
Я скосил правый глаз и посмотрел на чернявый силуэт. Тот ответил мне спокойным взглядом и отвернулся. Спокойным – это замечательно! Спасибо, хоть близкой смерти в его глазах я не заметил. Она у всех здесь была – начиная от заведующего отделением, профессора с застывшим в немой боли взглядом, от врачей и медсестер, до время от времени заходивших по хозяйственным нуждам мужиков-рабочих в непременно испачканных мелом ватниках. Я уж молчу про больных. У нас смерть была внутри. Она вольготно купалась в разбавленной физраствором крови, в увеличенных лимфоузлах, в причудливо поедавших плоть метастазах.
– Спасибо, Геннадий Константинович! Будем надеяться на лучшее.
Я стал здесь вежлив.
Очень вежлив.
Никогда не был, а здесь – стал. Воздух, что ли, так действует или смесь из ядов, текущих через прозрачные трубки капельниц в потемневшие вены?
Обрадованные уходом врача силуэты спустились пониже и снова затеяли свой безмолвный разговор. Тот, что в белом смущенно тер одной рукой нос, а второй тыкал куда-то в мою сторону. Черный, напротив, был скуп на движения и как-то расслаблен.
Из коридора накатила волна тяжелого капустно-хлебного запаха, предвестник завтрака. Не боль и страх, а реакция на запахи стала, как ни странно, одним из самых сложных испытаний за все время пребывания здесь. Жутко неприятно было ощущать любые ароматы пищи – от невинного колбасного духа до знакомого всем лежавшим в больницах капустного монстра, выдаваемого за полезный супчик. При этом дешевый спиртовой лосьон, которым каждое утро буквально обливался сосед справа, не вызывал вообще никаких ощущений.